— В восемь лет?
— Ремберт! Сеявшие ужас бойцы ПАЛЬМАХа [Ударные роты — элита подпольного ополчения, исполнявшая особые задания. (Прим. авт.)] и Хаганы были подростками, опьяненными опасностью, как наркотиком! Они без колебаний привлекали к делу детей, чтобы передавать донесения; у нас ведь не было никаких средств коммуникации. Утром 30 ноября ООН согласилась на создание еврейского государства. Мы знали, что вспыхнет война: Иерусалим выставил проволочные заграждения, и только ребенок мог бегать туда – сюда без пропуска.
— Именно это ты и делал?
— Конечно. Ядин стал меня использовать постоянно. Я слушал все, что говорилось вокруг него. Однажды вечером он упомянул о странном открытии: погнавшись за козой по скалам, что возвышаются над Мертвым морем, некий бедуин наткнулся на пещеру, в которой обнаружил кувшины с какими – то липкими свертками внутри. Он их продал за пять фунтов сапожнику – христианину из Вифлеема, а тот в конце концов передал их митрополиту Самуилу, настоятелю монастыря Святого Марка, расположенного как раз в той части Иерусалима, что стала арабской.
Отец Нил прислушался, ведь речь зашла о событиях, связанных с рукописями Мертвого моря. Он разом и думать забыл о своих подозрениях; перед ним был непосредственный свидетель, встреча с ним — такая удача, о которой он даже мечтать не мог.
Лев взглянул на отца Нила, чей внезапно проснувшийся интерес, казалось, забавлял его. Он продолжил:
— Митрополит Самуил попросил Ядина удостоверить подлинность этих текстов. Но чтобы дойти до монастыря Святого Марка, надо было пересечь весь город, где на каждой улице стоят проволочные заграждения. Ядин дал мне фартук и ранец школьника и рассказал, как пройти к монастырю. По пути мне встречались и английские баррикады, и арабские повозки, отряды Хаганы, и все прекращали стрельбу, чтобы пропустить мальчика, который идет в школу! В том школьном ранце я притащил из монастыря два свитка, и Ядин сразу понял, о чем идет речь: это были самые древние рукописи, когда – либо найденные на земле Израиля, сокровище, по праву принадлежащее новому еврейскому: государству.
— И что же он с ними сделал?
— Оставить их у себя он не мог, это было бы воровством. Он их вернул митрополиту, а сам дал понять, что готов купить все манускрипты, которые бедуин найдет в гротах Кумрана. Невзирая на войну, поползли слухи: янки из Американской восточной школы и французские доминиканцы из иерусалимской Библейской школы стали проявлять интерес к находкам. Ядин, ранее командовавший воинскими операциями, начал секретные переговоры с вифлеемскими и иерусалимскими торговцами древностями. Но все заполучили американцы…
— Это я знаю, — перебил его отец Нил. — Я у себя в монастыре видел ксерокопии Хантингтонской библиотеки.
—А, так вам удалось раздобыть экземпляр? Мало кому так повезло, я очень надеюсь, что в один прекрасный день они все – таки будут опубликованы. Но тогда я случайно стал действующим лицом происшествия, которое должно было вас заинтересовать…
Он отодвинул свою тарелку, налил себе еще вина. И тут отец Нил заметил, что его лицо снова застыло — совсем как в поезде или на концерте, когда он играл Рахманинова!
Помолчав, Лев сделал над собой усилие и продолжил:
— Однажды митрополит Самуил сообщил Ядину, что у него имеются два исключительно хорошо сохранившихся документа. Бедуин нашел их во время своего второго посещения пещеры в третьем кувшине слева от входа, рядом со скелетом человека, который, по всей вероятности, был тамплиером, поскольку на нем была белая туника с красным крестом. Снова мне пришлось пройти через весь город, и я принес Ядину содержимое того кувшина: большой свиток, обернутый в промасленную бумагу, и маленький пергамент, всего один лист, просто обвязанный льняной тесьмой. В комнате, что служила ему штабом, Ядин, несмотря на бомбежку, сначала развернул свиток, исписанный по – древнееврейски; это была «Уставная книга» ессеев. Потом он открыл листок, исписанный по – гречески, и вслух перевел мне первую строку. Я был ребенком, но все еще помню: «Я, возлюбленный ученик, тринадцатый апостол, обращаюсь ко всем церквам…»
Отец Нил побледнел и скомкал свою салфетку, насилу сдерживаясь:
— Вы уверены? Это было именно так, вы хорошо расслышали: «возлюбленный ученик, тринадцатый апостол»?
— Абсолютно уверен. У Ядина был такой вид, будто он потрясен. Он сказал мне, что его интересуют только рукописи на древнееврейском, поскольку они достояние Израиля, а это послание написано на таком же греческом, как и Евангелия, значит, оно касается христиан, и надо вернуть его митрополиту. «Уставную книгу» он оставил у себя, взамен сунул в мой ранец пачку долларов, а также маленький греческий пергамент. Затем отослал меня назад в монастырь Святого Марка, и я побежал среди падающих бомб.
Отец Нил молчал, ошарашенный. «Он держал в руках послание тринадцатого апостола, единственный экземпляр, ускользнувший от церкви, избежавший уничтожения. Может быть, даже оригинал!»
С таким же странно застывшим лицом Лев продолжал:
— Я не дошел сотни метров до монастыря, когда на улицу упал снаряд. Меня подбросило в воздух, и я потерял сознание, а когда снова открыл глаза, то увидел монаха, склонившегося надо мной. Я был уже внутри монастыря, кожа на голове была разодрана сверху донизу, — поморщившись, он потрогал шрам, — а мой школьный ранец исчез.
— Исчез?
— Да. Я двадцать четыре часа провалялся в коме, между жизнью и смертью. Когда на другой день митрополит зашел навестить меня, он сказал мне, что один из его монахов поднял меня на улице, а ранец передал ему. Открыв его, он понял, что Ядин выплатил ему запрошенную сумму за кумранский манускрипт, но греческого письма купить не захотел. Это письмо он только что продал доминиканскому монаху заодно с кучей новых древнееврейских манускриптов, которые притащил ему бедуин. Он даже прибавил со смехом, что засунул письмо и манускрипты в пустой ящик из – под коньяка «Наполеон», до которого был большой охотник. И что, похоже, доминиканец даже не сознавал всей ценности того, что получил.
Столько вопросов роились, сталкиваясь и путаясь, у отца Нила в голове, что он сам не знал, с которого начать, и насилу выдавил из себя:
— По – вашему, митрополит прочел письмо, прежде чем перепродать его доминиканцу?
— Черт возьми, понятия не имею! Но меня бы это удивило, митрополит Самуил был кем угодно, но только не эрудитом. Да и не забудьте, шла война, ему требовались деньги, чтобы прокормить своих монахов и лечить раненых, которых десятками тащили в монастырь. Не тот был момент, чтобы тексты изучать! Наверняка он даже не понял, что это за письмо.
