Подождем у двери выхода толпы по окончании обедни. Каждый погружает пальцы в чашу со святой водой и окропляет себя ею. Вот не одна нежная маленькая ручка, украшенная кольцами и брильянтами и еще влажная от этого погружения, ловко вручает любовную записочку какому-нибудь кавалеру. Нередко богатая сеньора, скрытая в складках грубого простонародного серапе, выходит из церкви и направляется в совершенно противоположную сторону от своего дома. Если же вас одолеет любопытство и вы последуете за ней, что, впрочем, не совсем прилично для благовоспитанного человека, то вы окажетесь свидетелями какого-нибудь таинственного свидания под тенью деревьев публичного сада (Alameda) или где-нибудь в глухом переулке. В мексиканских городах по утрам, точно так же, как и по ночам, случается множество различных приключений.
Едва в Сан-Ильдефонсо раздался звон колокола, как из одного большого, великолепного дома вышла тщательно закутанная с головы до пят женщина и направилась в церковь. По ее высокой, стройной фигуре, по легкой горделивой походке, по грации осанки нельзя было не признать в ней сеньоры самого высшего общества. Подойдя к церкви, она остановилась и оглянулась вокруг. Складки мантильи скрывали ее лицо, но по ее движениям, по тому, как она стояла, как поворачивала голову во все стороны, всматриваясь в богомольцев, которые медленно, словно тени, двигались в сумеречном свете, по ее нетерпеливым взглядам, устремленным на каждого проходившего к церкви, можно было догадаться, что она искала кого-то, того, кто был ей очень нужен. Когда прошел последний богомолец, она поняла, что ждать дальше нечего, и вошла в церковь. Через минуту она уже стояла на коленях перед алтарем и молилась, перебирая свои жемчужные четки.
Но не она последней вошла в церковь: вскоре появилась еще одна прихожанка.
В отдаленном углу площади остановилась повозка, с которой сошла молодая девушка и легкими шагами направилась к церкви. Она была в пунцовой юбке, вышитой кофточке и шали – обыкновенном костюме простой крестьянки.
Прежде чем выбрать место между молившимися, молодая девушка внимательно осмотрела спины, сгибавшиеся перед ней, и взор ее остановился на мантилье, только что нами описанной. Девушка, успокоившись, тихо пробралась к сеньорите и молча опустилась возле нее на колени. Движение это было исполнено с такой осторожностью и так бесшумно, что сеньорита сначала и не заметила его, но, получив легкий толчок под руку, вздрогнула, подняла голову и узнала свою соседку. Выражение радости мелькнуло на ее лице, но она, как ни в чем не бывало, продолжала шептать молитвы.
Когда раздался сигнал, сообщающий, что можно немного отдохнуть, знатная дама и простолюдинка нашли возможность пообщаться. Они приблизились друг к другу таким образом, что руки их соприкоснулись; потом маленькая смуглая рука показалась из складок шали, и в то же время раскрылась мантилья, чтобы пропустить белую нежную ручку. Через минуту листок бумаги перешел от смуглых пальчиков к белым и так ловко, что этого не заметил никто из присутствовавших.
Обе руки тут же быстро скрылись в свое обычное убежище. Зазвонил колокольчик. Сеньорита и простолюдинка поднялись и с глубокой набожностью начали читать свои молитвы. По окончании службы они на минуту встретились у кропильницы, перекинулись несколькими словами, и потом отправились в разные стороны. Крестьянка пересекла площадь и скрылась в узкой улице; сеньорита, с едва скрываемой радостью, гордо пошла к своему дому. Вернувшись домой, она поспешила в свою комнату, развернула маленький листок бумаги и стала читать:
«Дорогая Каталина!
Вы одарили меня блаженством. Час тому назад я был несчастнейшим человеком в мире. Я было потерял сестру и боялся, что утратил ваше уважение. Теперь мне возращено и то и другое. Моя сестра со мной, а бриллиант, сверкающий у меня на руке, заверяет меня в том, что клевета не лишила меня вашей дружбы, вашей любви. Вы не смотрите на меня как на убийцу. Нет, я не убийца, а только мститель. Вскоре вы узнаете о страшном заговоре, жертвами которого стали я и мои родные, и который кажется почти невероятным по своей жестокости. Да, я стал его жертвой. Я не могу больше появляться в колонии. С этих пор меня будут гонять, как волка, и убьют без милосердия, если только я попадусь в руки врагов. Но все это нимало не тревожит меня теперь, когда я убежден, что вы не относитесь к моим врагам.
Не будь вас, я ушел бы далеко отсюда, но теперь не могу оставить долины. Я готов скорее ежеминутно рисковать жизнью, чем уйду из мест, где вы живете, вы, единственное существо, которое я люблю больше всего на свете!
Сто раз я осыпал поцелуями ваше кольцо! Этого залога любви не отнимут у меня иначе, как вместе с жизнью.
Враги преследуют меня с ожесточением, но я не боюсь их. Благодаря своему доброму и надежному коню, которого я стараюсь держать как можно ближе возле себя, я могу пренебрегать своими гнусными преследователями. Но мне необходимо еще раз посетить город: я хочу увидеть вас, моя дорогая, и сказать вам то, чего не смею передать на бумаге. Не откажите мне в коротенькой встрече, завтра в полночь я приду на старое место, чтобы увидеться с вами. Не откажите, дорогая, любимая! Мне надо объяснить вам многое, что очень важно и я могу сказать только с глазу на глаз. Вы убедитесь, что я не убийца, что я достоин вашей любви. Благодарю, тысячу раз благодарю за доброту к моей бедной маленькой Розите. Надеюсь, что она скоро поправится. Прощайте, моя любимая!
К.»
Прочитав записку, Каталина пламенно прижала ее к своим губам.
– Да, – прошептала она, – он достоин моей любви и был бы достоин любви королевы! Добрый и благородный Карлос!
Снова поцеловав записку и положив ее за корсаж, она тихо вышла из комнаты.
В сердце Вискарры все больше и больше разгоралось желание отомстить Карлосу. Избавившись от страха смерти, он ощутил живейшую радость, которая возрастала при мысли, что пленницы уже не было в крепости. Однако вскоре эта короткая радость омрачилась самыми тяжкими страданиями. Правильные черты его лица были навсегда обезображены. Когда он взглянул на себя в зеркало, то словно кто-то кольнул его раскаленным железом в сердце. Нравиться женщинам было главнейшей целью его существования, а теперь он должен был отказаться от этого и, невзирая на свою трусость, предпочитал, чтобы его убили на месте. Он потерял несколько зубов, но выбитые зубы можно было вставить, а вот поправить изуродованную щеку не представлялось возможным – пуля вырвала кусок мяса, оставив навсегда отвратительный шрам на лице полковника.
