– А у меня вот и папахи нет. Может, в ней бы отыскал счастье…
– В папахе что другое найдешь, только не счастье.
– Ты что это, собачий сын, насмехаться надо мной вздумал?
– А чего глупости говоришь?
– Глупее людей, чем в твоем роду, нигде не было, ослиное отродье!
– Что ты сказал?
– То, что слышал!
– Да я из тебя душу вытрясу! Правду говорят, дом вороны отыщешь по карканью.
– Сдержите их, люди! Что они, ума лишились? Где это видано, чтобы счастье искали в драке.
Два человека почтенного возраста и правда чуть не сцепились друг с другом. Не миновать бы беды, не вмешайся в их свару Мустафа:
– Очнитесь, люди! Вспомните, где вы находитесь. Хотя бы один день чтите память Али-Шейха.
Едва ли ссора улеглась бы от этих слов Мустафы, но тут вдруг подошел какой-то человек. Стройный, в белой черкеске с газырями из слоновой кости, в рубашке с застегнутым до самого подбородка воротом, на черкеске пояс кубачинской работы, на поясе оружие: кинжал и наган в кобуре; на голове белая чалма с красной лентой, красный башлык, лицо волевое, грустное, но благородное, широкие плечи, мужественная осанка, на ногах хромовые сапоги. Он вел на поводу белого коня, через седло которого был перекинут завернутый в бурку человек. Пришелец молча сделал знак, чтобы помогли снять ношу. Люди бросились к нему. Сняли бурку, положили на землю, развернули и… ахнули. На ней лежал бездыханный Абу-Супьян!..
Да, это был Абу-Супьян. Не только Мустафу, всех потрясло случившееся. Мустафа в душе укорял себя, что отпустил старика одного. «Ведь мог же послать с ним племянника, – думал он. – Не было бы тогда беды».
Мустафа обернулся к тому, кто привел белого коня с черной ношей.
– Его убили? – спросил сын Али-Шейха.
– Да. Вы знаете этого человека?
– Как не знать уважаемого Абу-Супьяна, он только перед заходом солнца распрощался здесь с нами!
– Я нашел его распростертым на молитвеннике у родника в Талгинском ущелье.
– О мусульмане! Убить человека во время молитвы! Что может быть подлее. Кто же его убил?
– Вот я бы тоже хотел это знать.
– Кто ты? – спросил настороженно Мустафа.
– Я Хасан сын Ибадага из Амузги.
– Что?..
– Ты Хасан из Амузги?
– Почему это вас удивляет? Да, я – Хасан из Амузги, к вашим услугам, приехал приветствовать почтенного Али-Шейха и пожелать ему доброго здоровья на много лет…
Люди окружили человека в белой черкеске. Мустафа готов был броситься на него и схватить за горло, но не дремал и тот, кто назвал себя Хасаном из Амузги. Стройный, легкий, готовый к отпору, он настороженно оглядел всех, попятился назад, и в мгновение ока в руке его уже был наган…
– Вы что, люди, рассудка лишились?! Не спешите. Разделаться с недругом никогда не поздно. В наших горах и без того немало людей погибает по недоразумению. Призовите-ка лучше на помощь рассудок. Не шутите, почтенные, и попросите сюда Али-Шейха. Он вам объяснит, кто я!
– Тебе, выходит, неизвестно, что уважаемого Али-Шейха уже нет среди нас?
– Что с ним? И его убили?
– Нет, он умер своей смертью. Мы сегодня похоронили его.
– О аллах! А кто же теперь несет бремя старшего в его роду?
– Я, Мустафа, его сын. А ты бы лучше сказал истину, кто ты есть.
– Я уже сказал вам, Хасан сын Ибадага из Амузги, вот кто я.
– Хасан из Амузги убит в Большом ореховом лесу, об этом нам сообщил его брат.
– Я так и думал. И давно он убрался отсюда?
– Кто?
– Тот, кто назвался моим братом? Трусливый шакал ему брат, а не я!
– Не больше часа назад. Он здесь долго не задерживался.
– Что ему нужно было у вас?
– Сначала мы хотели бы знать, что нужно тебе?
– Надеюсь, это о чем-нибудь скажет, – Хасан из Амузги сунул в ладонь Мустафы газырь.
Тот раскрыл ладонь и еще больше растерялся.
– Но точно такой же газырь дал мне и человек, назвавшийся твоим братом.
– Это не тот газырь, который должен был быть предъявлен. Да и нет у меня никакого брата! Это матерый волк – Саид Хелли-Пенжи, он украл у меня газырь с запиской. И ты, конечно, отдал ему коран с медной застежкой?
– Нет.
– Очень хорошо сделал. Рукописный коран твоего отца нужен мне сейчас, немедленно!..
– Нет его у меня…
– Как нет? А где же коран?
– Абу-Супьян попросил отдать ему, и я не смог отказать столь уважаемому человеку.
– Ты вручил ему его смерть!
– Нет, нет! Я и не думал об этом! – вскричал встревоженный Мустафа. – Прошу, не обвиняйте меня, я ни о чем не ведал. Хоть бы знать, кто его убил? Если ты Хасан из Амузги, ты должен знать, кто убил Абу-Супьяна. Мы отомстим. Я и четверо его сыновей! Говори – кто?
– Да что теперь говорить! Эх, не повезло же!..
– Кому не повезло?
– Мне. Опередил этот выродок, зверь двуногий.
– О ком ты?
– О том, кто назвался моим братом. Это он убил Абу-Супьяна.
– Кто «он»?
– Я же сказал – Саид Хелли-Пенжи. Прощайте, мне надо спешить. Передайте сыновьям Абу-Супьяна мое сочувствие. А вы, почтенные агачаульцы, запомните: пуля для Хасана из Амузги еще не отлита, не торопитесь меня хоронить. До встречи… Мустафа сын Али-Шейха, я бы сам отправился с тобой к сыновьям Абу-Супьяна, но мне очень надо спешить. Время дорого…
Да, это истинно был Хасан из Амузги, Хасан из древнего рода кузнецов. Недаром говорится, что первым человеком на земле был кузнец – имеющий дело с огнем.
– Хасан из Амузги, скажи мне, не скрыта ли тайна в этом коране? – спросил Мустафа.
– Ты угадал.
– И отец не открыл мне ее!
– Не упрекай досточтимого Али-Шейха. Значит, так было надо. Будь здоров! И вам долгих лет, почтенные! Хасан сын Ибадага из Амузги вам этого желает.
И он ушел, ведя на поводу свою белую лошадь, и оставил растерянными еще более взволнованных агачаульцев. Столько всего обрушилось на них за день. И разобраться трудно. События вроде и не связаны между собой, а если вдуматься, все скручено в один узел.
Хасан из Амузги, сын кузнеца, окончил кубачинское медресе, потом реальное училище. Он знал арабский и русский языки, а в кузне бакинских рабочих, как говорили его сородичи, выковал себя до полной силы. Хамшари – друг по несчастью. Так бедняки бакинцы называли людей, приезжающих к ним на заработки. Нефтепромышленники драли с пришлых хамшари семь шкур. Потом добытый кусок хлеба застревал в горле. Так было, пока возмущение униженных не вырвалось наружу, пока все бедняки не сплотились и не восстали в едином порыве против дворцов и их владельцев. А рабство на этих кустарных нефтяных промыслах Кавказа, по утверждению некоего паранга[7], доходило к тому времени до таких пределов, что человека там поистине превращали в тягловый скот. Жизнь была подобна аду: по семьдесят – восемьдесят душ обитали в одном грязном бараке, в темноте, в сырости, в холоде. Болезни уносили сотни жизней. Нищета была непередаваемая, а штрафы росли и росли. Драли их за все: за медлительность, за курение во время работы, за поломку колеса, за обрыв приводного ремня… Работали люди по колено в грязи, чаще босые или в лаптях из сыромятной кожи, которые от сырости растягивались до невероятных размеров, отчего ноги тяжелели, а тепла никакого не было. Колеса на вышках крутили и люди и лошади, умирали тоже и люди и лошади. А саваном людям служили бязевые кушаки, которыми были обмотаны латаные-перелатаные бешметы.
