«Убьёт! Точно убьёт! Меня, а после себя…» – думал он, терзаясь. В итоге решил: ничего о смерти Катерины Ивановны хозяину пока не говорить, а там – время покажет.
В лагерь он явился с самым благочестивым выражением лица. Так и предстал перед Дементьевым, по-военному откозырял ему и затараторил, не дожидаясь расспросов:
– Смею доложить, вашей милости, что в Охотске начали корабль для их высокоблагородия капитана Шпанберга строить. Из нашего леса. Ба-альшущий. Тридцать восемь шагов по ватерлинии. На носу баба морская с рыбьим хвостом, с лица – ну, вылитая командорша… Из дерева точил ее Ванька-плотник, не хуже, чем у иноземных мастеров получилось…
– Погодь с морской бабой. Ты в острожке был?
Филька зачерпнул горстью из бочки дождевой воды, напился, утёрся рукавом и доложил:
– А то как же, барин Авраам Михайлович. Всеконечно был. Как вы приказывали, всё исполнил.
– Ну что разузнал? Не тяни! – прикрикнул Дементьев.
– Уехали оне, Катерина Ивановна, – даже не моргнув, соврал Филька.
Дементьев не поверил:
– Что несёшь? Куда уехала? Она же в тяжести… – он впервые произнес это вслух и смутился.
Филька бодро подхватил:
– Вот я и говорю. От тяжести Катерина Ивановна благополучно разрешились три седьмицы тому назад. Младенцем мужескаго полу, пятнадцати вершков росту… Назвали Иваном, в честь батюшки её, значит… – он врал всё вдохновеннее. – И муж ихный Скорняк… Ну, начальник порта, отослали их намедни в Якутск. Там, дескать, для младенца сподручнее…
– Куда ж он отослал, на зиму глядя?
Филька пожал плечами:
– А я почем знаю? За что купил, за то и продаю, батюшка барин… Токмо знакомая моя, Аграфена, она при Катерине Ивановне всё это время была, баит, что там, в Якутске, имя с дитём и верно будет спокойнее…
– Что-то ты темнишь, Филька! – Дементьев поглядел ему в глаза, точно душу хотел вынуть.
– Чистую правду говорю, ваша милость, как на духу, – истово перекрестился Филька, вытаращив преданные лазоревые зенки.
Дементьев махнул рукой, ступай, мол, дурень. Филька удалился. А Дементьев, глядя ему вослед, припомнил, что преданность – высшая из заслуг. Филька хоть и болтлив зело, но ведь предан ему до последнего. Хотя что-то в его рассказе о судьбе Екатерины Ивановны всё же вызывало у него сомнение…
3
Уже несколько недель бушевала метель и только в самый канун Рождества утихла.
Анна Матвеевна приехала в Охотск ясным солнечным днём и обнаружила, что угроза жизни Беринга уже миновала. Он был худ и бледен, временами его ещё мучили приступы лихорадки, но поднимался с постели и занимался бумагами, накопившимися за время болезни.
Приезд Анны Матвеевны и детей ещё более приободрил его. Он умильно наблюдал за игрой малышей, любовался супругой, будто только что влюбился в неё. С особым трепетом слушал рассказы Анны Матвеевны о том, какие трудности пришлось преодолеть по пути к нему.
– На перевале между Юдомой и Ураком нас застигли великие холода. Пало восемь лошадей, большая часть наших людей разбежалась. Я уже испугалась, чтобы нас не оставили остальные. Иначе бы нас ждала смерть… Голодная смерть. А эти ужасные волки… Как страшно они воют! Они подбирались так близко, что я слышала, как клацали их зубы. А глаза…Нет, не глаза, а глазища! Они горели зеленым огнем… Это было бы даже красиво, наподобие светлячков, если бы не было так жутко… Но, слава Всевышнему, он не оставил нас своей милостью, помог добраться до тебя без особых потерь. Если, конечно, не считать той части багажа, что пришлось оставить на перевале, в одной из построенных для обогрева изб… Подумай только, наш багаж охраняет всего один солдат! Ах да, я не сказала тебе, что конвой выделил мне якутский воевода… Он такой милый, такой благородный, этот Жадовский… Витус, отпиши ему, поблагодари и немедленно распорядись, чтобы отправили людей за нашим грузом. Я не переживу, если с моими соболями что-нибудь случится… – взор Анны Матвеевны заблестел набежавшей слезой.
Беринг перекрестился:
– Слава Вседержителю, что ты и дети здесь! А о грузе не беспокойся, любовь моя: я отправлю людей, как только закончим строительство бота…
– Оно никогда не закончится, – по-детски надула пухлые губки Анна Матвеевна, но вопреки своему обыкновению спорить с мужем не стала.
Однако так продолжалось недолго. Вскоре Анна Матвеевна вполне освоилась на новом месте и зажила той жизнью, которой привыкла жить в Якутске: катания на санях, фейерверки, званые обеды. Конечно, в отличие от прежнего места здесь не хватало женского общества, но не это её огорчало.
Домом для семейства командора служила пусть и просторная, но обычная изба, в которой не разгуляешься. Предприимчивая Анна Матвеевна догадалась устраивать приёмы в казарме, откуда на это время выселяла морских служителей.
Один из таких приемов состоялся уже в Святочные дни. На него были приглашены все офицеры экспедиции и даже начальник порта Скорняков-Писарев. Стол ломился от угощения, достаточно простого, но по местным меркам казавшегося верхом изобилия. Охотники убили накануне лосиху с лосенком, из которых было приготовлено жаркое. Конечно же присутствовали солёная и копчёная рыба, хлеб, выпеченный из остатков ржаной муки. Беринг по случаю праздника расщедрился и выделил несколько бутылей вина и казёнки из экспедиционных запасов.
Анна Матвеевна заметила, что оголодавшие офицеры смотрели на все эти яства, поблескивая глазами не лучше тех волков с перевала.
Застолье, обещавшее возможность наконец-то сытно поесть, на время примирило даже самых непримиримых врагов. По обе руки от Беринга сидели капитаны Чириков и Шпанберг, рядом Ваксель и Плаутин.
Глянув на Плаутина, Анна Матвеевна, сидящая на другом конце стола, вспомнила, что путешествие с ним из Якутска было не из приятных. Лейтенант всю дорогу был угрюм и неразговорчив и, что самое обидное, так и не пополнил число её поклонников.
Она перевела взгляд на его соседа. Ученый муж Луи Делиль Делакроер, бессмысленно хлопая выпуклыми глазами с красными прожилками, усердно налегал на казёнку. Напротив него расположились: белобрысый и немолодой штурман Андрис Эзельберг; похожий на сморщенного паучка, рудомёт Бедье и не по годам степенный Софрон Хитрово…
Мрачного Скорнякова-Писарева, который явился в самый последний момент, она посадила по правую руку от себя – все-таки некогда он был «ваше превосходительство» и занимал важное место при дворе покойного императора. Да и теперь кто знает, как повернётся планида…
После первых тостов за столом стало шумно. Компания как будто разделилась на две части. Одна – это Беринг и его ближайшие помощники. Другая – окружение Анны Матвеевны. Здесь она была в центре внимания, так и сыпала курьёзными историями и анекдотами из далекой и поэтому ещё более памятной столичной жизни, кокетливо поглядывала то на Скорнякова-Писарева, то на медика Бедье:
