От пальм к ним уже бежали дети, или, скорее, подростки. Такие же светлокожие негры, как и рыбаки. Они даже одевались одинаково. Было их человек десять, но шумели они за добрую сотню. Оглянувшись на их крики, Эспада, наконец, заметил саму деревню.
Точнее, вначале он заметил только один дом. Это была высокая тростниковая хижина. Сверх того, «росту» ей прибавляло то обстоятельство, что она не стояла на земле. Пол хижины начинался на высоте чуть выше человеческой макушки, так что Эспада мог пройти под ней не нагибаясь. Подобные дома-башенки дону Себастьяну уже доводилось видеть, но там под хижиной были специальные опоры. Здесь в качестве таковых выступали стволы ближайших пальм. Платформа, на которой стояла хижина и которая служила ей полом, цеплялась за них углами и за счет этого висела в воздухе.
Теперь Эспада заметил правее еще один такой же дом. Левее из-за стволов выглядывала стена третьего. Все хижины были так удачно вписаны в окружающий пейзаж, что казались его неотъемлемой частью и совершенно не выделялись на общем фоне. Тростник, пошедший на строительство, был такого же светло-коричневого цвета, как и стволы пальм, да и сами домики казались им под стать. Платформы, на которых они стояли, были сложными многоугольниками, форму которых определяли деревья-опоры, а вот стены тоже образовывали круг. Отсутствие углов еще больше сглаживало и без того неприметные жилища, и заметить их с моря можно было разве что случайно. Прямо не деревня, а скрытый военный лагерь. Эспада при этой последней мысли на всякий случай насторожился, хотя сами аборигены и не давали к тому никакого повода.
Рыбаки с прибежавшими детьми остались выгружать улов, а их предводитель пригласил испанцев в деревню. Данное падре Домиником определение «деревушка» ей мало соответствовало. Деревушка — это три дома, два сарая и одна церковь. Вполне достаточно для того десятка-другого жителей, что ее населяют. Здесь же одних жилых домов было тринадцать штук. Хижину в центре можно было смело назвать тростниковым дворцом. В два этажа, с высокой конической крышей и широким балконом, опоясывающим само здание, — она заслуживала этого названия. Вокруг главной хижины ровным кругом расположилась еще дюжина. Все размером поменьше главной, но тоже не маленькие. Как на глаз прикинул Эспада, здесь обитала добрая сотня жителей. И вся эта сотня выскочила посмотреть на гостей.
Здесь были и такие же гарифуна, как спасшие испанцев рыбаки, и самые настоящие негры, и краснокожие аборигены. Не было только европейцев. В отличие от поклонников Миктлантекутли, здешние дамы, включая явных индианок, носили вполне приличные платья. В основном, конечно, самого простого покроя, что вполне объяснялось бедностью рыболовов, но все ж таки не разгуливали голышом. И, кстати, красоваться им это не мешало.
Дон Себастьян, пока шли к главному дому, приметил на площадке одной хижины очаровательную юную индианку в длинном, до самых щиколоток, белом платье. Задувавший ветер прижимал ткань к телу, очерчивая фигуру соблазнительных пропорций. Длинные и черные — почти такие же черные, как у Дианы, — волосы свободно спадали на плечи и дальше, по груди, до самой талии, перехваченной ярко-алым кушаком. Мелкие черты придавали ее миловидному лицу какую-то затаенную хищность. Если бы дон Себастьян задался целью подобрать ей соответствие в животном мире, то первой бы на ум пришла кошка. Девушка была босиком, зато голову украшал большой, в два слоя, зелено-желтый венок с крупными алыми цветами.
Эспада снял шляпу и учтиво поклонился красавице. Та вначале смутилась, но быстро нашлась. Девушка сдернула с головы венок и помахала им в ответ. Кто-то подхватил жест, и встреча гостей окончательно превратилась в преддверие какого-то праздника. Причины общей радости испанцы узнали чуть позднее, а пока просто наслаждались всеобщим дружелюбием. Падре по ходу благословлял всех желающих. Их оказалось много, и продвижение по деревне сильно замедлилось. Прибежала за благословлением и красавица с венком. Получив его, девушка лукаво подмигнула дону Себастьяну, тот улыбнулся ей в ответ, и тут испанцев пригласили в главную хижину, на встречу с вождем.
Правил всей этой пестрой компанией высокий седой индеёц, с первого взгляда напомнивший дону Себастьяну волка-долгожителя. Ноги подгибались, шерсть поседела и выпадала целыми клоками, но взгляд оставался ясным, твердым и жестким. Вождь ожидал их в центральной комнате — по размерам ее можно было считать небольшим залом — сидя на пестрой циновке. Обстановка тут вообще была небогатой, зато вслед за гостями внутрь втиснулась чуть ли не половина поселения. Те, кому не хватило места, кучковались снаружи, у больших квадратных окон.
Вождь приветствовал гостей на отличном французском языке, а узнав, кто они такие — падре почему-то не счел нужным вводить его в заблуждение, а Эспада не сообразил решить с ним этот вопрос заранее, — заговорил на вполне приличном испанском. Враждебности в его голосе не появилось. Даже напротив, он как будто был рад, что перед ним — не французы. Тепло поприветствовав своих гостей, он предложил им сесть рядом и сразу перешел к делу. По мнению Эспады, это не вполне соответствовало традициям дипломатии, но, как позднее пояснил ему падре, полностью вписывалось в обычаи аборигенов, считающих невежливым тратить время собеседника на пустые слова.
— Вы как раз вовремя, — сказал вождь. — Не иначе, Бог услышал наши молитвы.
— Вам нужна защита? — спросил Эспада.
Вождь как-то мрачно улыбнулся и отрицательно покачал головой.
— К счастью, нет. Мы теперь слишком слабы, чтобы иметь врагов. Но я благодарен вам за предложение. Молодым я воевал против вас, испанцев, и знаю силу ваших воинов. Нет, теперь мы живем в мире, и я обращаюсь за помощью к святому отцу.
Как тут же выяснилось, своей церкви у них в деревне не было. В повседневной жизни духовным отцом всего селения выступал местный шаман, принявший истинную веру, но и не оставивший прежних заблуждений. Обычная, к большому сожалению священнослужителей вроде падре Доминика, практика.
Индейцы искренне верили в единого Бога Творца, но в их примитивную логику совершенно не укладывалось: как при этом можно относиться без уважения к творениям Его? Будь то окружающая их природа, память предков или иная, с точки зрения европейца, сущая ерунда. Причем эти суеверия формально учению церкви не противоречили, что сильно осложняло борьбу с ними. Вот если бы индейцы сверх того взялись творить себе кумиров из камня или дерева, тут хотя бы была точка приложения сил, а без нее оставались одни сложности. И немало святых отцов, в отчаянии махнув рукой на «не убий!», призывали на помощь солдат, которые жестко, по-военному, наводили порядок в верованиях уцелевших аборигенов. Падре Доминик, надо отдать ему должное, ни разу не прибегал в этом вопросе к помощи военных, но, с другой стороны, он до сих пор не слишком преуспел.
