– Правда, – признался Сухов.
– В первый раз встречаю настоящего варанга!
Тут пришёл король, и разговоры смолкли. Марозия наклонилась к Олегу и проговорила:
– Ваш тост – первый.
Магистр и аколит протянул чару лакею, тот моментально наполнил её вином. Сухов встал и поднял чашу:
– За короля!
– За короля! За короля! – зашумел зал. – Виват, король Уго!
Все дружно выпили до дна, закусили, и пошло – за императора, за дам, за гостей, за то, за сё. Торжественное мероприятие стремительно превращалось в разгульную пирушку, но Олег не воспринимал происходившее вчуже – он и сам выпил изрядно. Потом король пригласил к столу варягов из «чёртовой дюжины» – и как тут не выпить за грозных воинов, потрясателей Амальфи, Неаполя и Гаэты? Выпили и закусили не раз и не два.
Начинало уже темнеть, когда Марозия увела из-за стола порядком набравшегося Олега. Сухов почти что твёрдо стоял на ногах, разве что покачиваясь изредка, но в голове у него плавала весёлая муть, а возбуждение росло и росло, пьяня без вина. В галерее к ним присоединилась Теодора, и сестры вдвоём вывели Олега из замка и подсадили его в нарядную повозку.
– Куда мы? – с трудом выговорил магистр.
– В Латеранский дворец! – ослепительно улыбнулась младшенькая.
– Навестим папочку римского! – хихикнула старшенькая и велела трогаться.
К Латеранскому дворцу подъехали со стороны базилики Св. Иоанна. Строгое изящество древнего дома Латеранов скрывало за стенами безумство роскоши.
«Что и говорить, – подумал Сухов, малость протрезвевший на свежем воздухе, – неплохо понтифик устроился». Позолоченная бронза переливается, нумидийский мрамор инкрустирован мрамором александрийским, на полу мозаика тончайшей работы – словно идешь по гигантской картине в сеточке трещинок-кракелюр. Канделябры из массивного серебра свисают с потолка в виде огромных гроздей, заливая палаты мерцающим жёлтым светом. У каждых дверей истуканами торчат гвардейцы. Серыми мышами, а также черными, красными и лиловыми семенят всякого сана клирики и каноники, монахи-бенедиктинцы и монахи-августинцы. В воздухе мешается странный набор запахов – ладана, пыли и пота.
– Не думаю, – промычал Олег, – что Его Святейшество будет рад встрече с пьяным сиятельством…
Теодора рассмеялась, а Марозия пропела:
– А мы не скажем Иоанну, мы пойдём в купальню! Умберто, истопил ли?
Толстый евнух, не замеченный Суховым ранее, уверил сенатриссу и патрикию, что воля её исполнена в точности, и самолично распахнул высокие двери из мореного дуба с позолотой, ведущие в купальню. За дверями скрывался круглый зал с парящим бассейном. Краны в форме серебряных дельфинчиков были открыты, подливая горяченькой.
Стены зала из снежно-белого мрамора были разделены гранитными пилястрами, а покрывал его купол, разбитый на глубокие квадратные ячейки-кессоны. Они мельчали снизу вверх, и от того создавалось впечатление, будто полушарие купола вытягивалось, делаясь яйцевидным. Внутри кессонов поблескивали позолоченные бронзовые розетки, похожие на крупные звезды.
– Купаться! Купаться! – закричала Марозия, снимая с себя парчу и шелка. Невесть откуда появившиеся нагие девицы помогли ей справиться с завязками и взялись раздевать Олега – Сухов не сопротивлялся.
Голые и босые, сестрички представились Сухову ещё более привлекательными. Спустившись за ними в горячую воду, он едва не застонал от удовольствия – это ж сколько времени его тело не знало мытья?
Теодора с Марозией принялись намыливать Олега с ног до головы, восхищаясь его статью, а искупав, налили вина и заставили выпить.
Выбраться из бассейна Сухов смог лишь с помощью визжащих и хохочущих девиц, сразу обступивших его с простынями, укутывая и промакивая распаренное тело.
Следом бассейн покинули сестрички и повели Олега в опочивальню. Пол её был теплым и почему-то шатался, валясь из стороны в сторону. Сухов повалился на постель, встал на четвереньки, упал на бок и пополз к подушкам. Тут и слева, и справа к нему прижались горячие женские тела; ладони, губы и языки Марозии с Теодорой довели возбуждение до предела – впервые в жизни он занимался любовью втроём.
Он ощущал, как чьи-то ноги то раздвигаются под ним, то обхватывают его со спины, то закидываются ему на плечи, но чьи именно – не различал. Кто стонал – Теодора или Марозия? А за чью грудь он хватался? Чьи бедра тискал? А какая ему разница? Вот Марозия лежит под ним и царапает ему спину ноготками, кричит от наслаждения и закидывает голову…
А вот Теодора опускается на колени, выгибая спину, а он тискает её то за ягодицы, то за талию, то за груди… Две женщины оказываются сразу везде, обволакивая Олега, обнимая, оглаживая и ублажая, исполняя все его желания и все свои хотения, более чем необузданные.
Сухов забылся тяжёлой дрёмой, но даже во сне он погружался в горячее и влажное, соседствуя с мягким и упругим, гладким и шелковистым…
Глава 16,
в которой Олег стойко принимает удары судьбы
Олег проснулся, но не проспался. Хотя за окном ярко светило солнце – фигурные стекляшки бросали пёстрый отсвет на разворошенную постель, – отдохнувшим он себя не чувствовал. Сухов протёр глаза. Свод над опочивальней был разрисован на темы, далёкие от божественных, – вакханки плясали по нему, изгибаясь самым непристойным образом. Колонны розоватого мрамора поддерживали купол потолка позолоченными капителями, приподнимая вакханок над суетой.
Олег перекатил голову по подушке влево, чувствуя тяжесть в голове и тупую боль.
Слева возлежала Марозия, свежая и румяная, словно после холодного душа. Лежала и улыбалась.
У Олега мелькнула мысль, что вовсе не выпитое вино представило её красавицей, Марозия на самом деле была хороша. И очень сексуальна – женщина до кончиков ногтей.
Сухов поморщился. Вопрос: что он теперь скажет Алёне? Отговорки типа «боюсь расстроить жену, потому и скрываю правду о любовнице» содержат один лишний элемент. Надо убрать слово «расстроить», поскольку оно лживо, и тогда всё будет верно. Боюсь, потому и скрываю! Но в нём-то страха нет. Конечно, ему не хочется расстраивать Алёну, но и скрывать измену он тоже не станет – так ещё противней.
В общем, простит его Алёнка – хорошо, не простит – сам виноват. Пить надо меньше. Или это тоже отговорка? Э, нет, сиятельный, не дели провинность с алкоголем – вино само в глотку не льётся!
– А где Теодора? – спросил он, не найдя лучшей темы для разговора.
– Прихорашивается, – улыбнулась Марозия. Протянув руку, она нежно погладила лицо Олега.
От неожиданной ласки он даже глаза закрыл. Лёгкие касания женских пальцев будили совсем иные чувства, нежели вчера. Часов десять назад Марозия извивалась, крича от страсти, она отдавалась вся и целиком, яростно, обжигая и обжигаясь, не тая ничего, не приберегая на потом ни слова, ни жеста, ни поцелуя. А ныне она мягкая-мягкая, ласковая-ласковая…
