После трудного дня, проведенного в обществе царя Нимрода и его советников, я рано ушел в свои покои. Поужинал в одиночестве спелой смоквой и небольшим кусочком твердого сыра с черствым хлебом – у меня не было аппетита. Конечно, я налил себе немного вина, но первый глоток показался мне уксусом. Я оттолкнул кубок и сосредоточился на письме Мему; послание должно было уместиться на листке пергамента, который сможет унести в Фивы почтовый голубь, и убедить фараона Мамоса совершить поступок, который он сочтет крайней глупостью.
Много часов спустя я отшвырнул шестой черновик письма и пришел в отчаяние. Не забывая, что привык работать со словами, я не мог найти тех, которые убедили бы фараона. Я знал, что потерпел неудачу, даже не начав. Я распрямил затекшие ноги и встал из-за стола. Прошел к двери, ведущей на террасу. Посмотрел на молодую луну и по тому, как высоко она висела в небе, понял, что полночь давно миновала.
Пока я смотрел, на луну набежало облачко не больше моей ладони, погрузив мир в темноту. Я думал, что исчезновение лунного света углубит мое отчаяние. Но, как ни странно, темнота оказала на мое расположение духа прямо противоположное воздействие. Я почувствовал, как меня охватывает глубокое спокойствие, вытесняя отчаяние, которое владело мной несколько мгновений назад.
Потом я услышал голос, зовущий меня по имени. Голос был тихий, но явственный, как пение дрозда на рассвете; он звучал так ясно, что я огляделся в поисках говорившего. Никого.
И неожиданно передо мной сразу возник выход из затруднительного положения. Я удивился, как мог еще колебаться.
У меня Печать ястреба. В моих руках – вся власть фараона. Я знал: чтобы спасти свою страну от катастрофы, а фараона от гибели, нужно употребить эту власть. Даже если мои действия противоречат воле фараона. Даже если они приведут его в ярость.
Приняв решение, я задумался, откуда и от кого оно пришло. Решение это было настолько чуждо моей врожденной верности и обычному поведению, что я с благоговением понял: решение я принял не один.
Маленькое облачко, затянувшее луну, исчезло, и вновь мягкий свет окутал полуночный мир. Он осветил мраморные стены храма Иштар.
На террасе напротив меня стояла женщина в капюшоне, на том самом месте, где я видел ее в последний раз. Как и раньше, капюшон серебристо-серых одежд скрывал ее лицо. Я понял, откуда исходило мое вдохновение.
Мне отчаянно захотелось вновь увидеть ее лицо. Каким-то чудесным образом она поняла мое желание. Мотнув головой, она скинула капюшон и открыла лицо. Оно было бледнее озарившего ее лунного света. Она была красивее, чем я помнил, прекраснее всего, что я видел или воображал.
Я протянул к ней обе руки через разделявшую нас пустоту. Но ее лицо стало отчужденным и печальным. Она удалялась от меня. Постепенно она растаяла в ночи, пока совсем не исчезла, и с ней поблек лунный свет.
Когда наутро Фат Тур явился ко мне, я уже был одет и ждал его. Силы и решимость не покинули меня, и я чувствовал себя очень уверенно. Я шел по коридорам и залам дворца такой легкой и быстрой походкой, что вельможа Ремрем, Фат Тур и остальные сопровождающие не могли за мной угнаться.
Когда мы вошли в зал совета, трон Нимрода был пуст. Однако в зале толпились советники и военачальники. Они встали, приветствуя меня, усадили за длинный стол, и вскоре после того как мы сели, за дверью заревели трубы.
В зал вошел царь Нимрод. Он был серьезен. Я сразу подумал, что сегодня, чтобы быть с нами, он пренебрег снятием сливок и срыванием вишенок в храме Иштар.
Я сознавал, какую честь он мне оказывает, и это укрепило мою уверенность в том, что я должен сделать. После всех положенных церемоний я встал и обратился к царю.
– О великий царь, у меня есть предложение, столь важное и тайное, что я могу доверить его только тебе и твоим самым доверенным лицам. Клянусь, что мое предложение будет выгодно нам обоим и позволит разрешить затруднение, в котором мы оказались.
Нимрод явно был захвачен врасплох и некоторое время пытался вообще уйти от решения, но я не соглашался ни на что иное, и наконец он согласился на мою просьбу.
Я оставил своим помощником вельможу Ремрема и переводчиком Фат Тура. Нимрод приказал остаться за столом Алорусу. Остальных он отпустил.
Когда в зале остались только мы впятером, я достал из складок одежды Печать ястреба и положил перед собой на стол.
– Уверен, что великий царь понимает смысл этого знака.
– Хотя я вижу ее воочию впервые, я понимаю, что это Печать ястреба, подтверждающая, что твоими устами говорит фараон Египта Тамос, и ты наделен полной его властью.
– Совершенно верно, о великий.
Царь Нимрод смотрел на меня своими черными глазами. Он больше ничего не сказал, но ждал, напрягшись, как леопард у водного источника, почуявший близкую добычу. Я смотрел на него не менее внимательно.
– О великий царь, ты и я оба закаленные в битвах воины, у нас есть опыт и знания, и мы понимаем, что войны выигрывают не только доблесть и острые клинки, но и вес серебра, которое мы можем выставить против врага.
– Я никогда раньше не выражал это так, но твои слова мудры и проникнуты правдой, – негромко ответил Нимрод.
– Именем египетского фараона Тамоса и властью Печати ястреба я предлагаю тебе серебро весом и ценностью в тридцать лаков с единственным условием, что ты заключишь военный союз с Египтом и употребишь эти деньги исключительно для уничтожения царя Корраба и гиксосских полчищ.
Я слышал, как за мной шумно вздохнул Ремрем. Он знал, что у меня нет дозволения фараона, чтобы делать такое предложение, и понимал, на какой риск я иду. Но я даже не взглянул на него. Нимрод откинулся на троне и с молчаливым удивлением смотрел на меня. Я видел, что на его лбу под краем короны выступили капельки пота.
Когда он наконец заговорил, голос его звучал хрипло и в нем звучали недоверие и алчность.
– У твоего фараона есть такие деньги, с которыми он может расстаться?
– Есть, о великий, уверяю тебя. Фараон приказал мне скрепить союз двух государств, немедленно передав в руки великого царя три лака серебра. Это лишь залог того, что последует.
Нимрод долго молча смотрел на меня. Потом вдруг вскочил и принялся быстро расхаживать взад и вперед по комнате. Лицо его исказила убийственная гримаса, он прикусил губу, и капля крови упала с его подбородка на вышитое одеяние. Он же ничем не выдал, что ему больно.
Так же внезапно он остановился передо мной и посмотрел мне в лицо.
– Три лака немедленно и двадцать семь в течение года? – спросил он.
Я подождал, пока Фат Тур переведет его слова, потом кивнул.
– Как скажет великий царь. Но тебе придется послать сильный отряд, чтобы доставить сокровище из Фив. Фараон не будет рисковать, доставляя его силами своих людей.
