— Спасибо, сын, — устало сказала Ливия, по щекам которой катились слезы. — Ты такой заботливый. Уходи.
Тиберий неуверенно поднялся на ноги, постоял немного, но, видя, что мать закрыла глаза и сидит не шевелясь, подобрал с пола свиток пергамента и тихо вышел, прикрыв за собой дверь.
Когда звуки его шагов затихли, Ливия с трудом дотащилась до кровати, рухнула на нее и разразилась горьким визгливым старушечьим плачем.
Солнце уже начинало клониться к закату, когда «Сфинкс» — судно сенатора Гнея Сентия Сатурнина, везущее в Карфаген его жену и внучку, оставило за кормой берега Италии и вошло в Тирренское море, двигаясь юго-западным курсом.
Лепида и Корнелия сидели на невысоких стульчиках возле правого борта, наслаждаясь свежим резким соленым воздухом. Они только что перекусили в своей отдельной каюте — единственной, которая имелась на корабле, так что капитану, команде и слугам, сопровождавшим женщин, пришлось разместиться на палубе.
Почтенная матрона и юная девушка чувствовали себя прекрасно. Настроение слегка портила лишь тревога, таившаяся в их сердцах. Они беспокоились за близких им людей — мужа и деда, сына и жениха, которые остались в Риме явно не для того, чтобы слушать поэтов на Форуме. Но уже давно и прочно обе женщины привыкли во всем доверять Гнею Сентию Сатурнину. Они не сомневались в его мудрости и не сомневались, что он в любой ситуации поступит так, как подскажет ему совесть и душа настоящего римлянина.
Нос биремы с шипеньем разрезал волны, разбрасывая клочья белой пены; судно пока шло на веслах — ветра не было, и большой парус лежал у борта, свернутый в рулон. Рабы в трюме трудились, послушные молотку гортатора; а остальная команда могла, благодаря штилю, немного расслабиться и отдохнуть. Матросы расселись на палубе; кто жевал сухари, кто задремал, кто весело болтал с товарищами. Лишь один рулевой не покидал своего поста, сильными руками сжимая румпель.
Служанки обеих патрицианок — светловолосые бельгийки из земли треверов — наводили порядок в каюте, по мере возможности превращая тесную каморку в какое-то подобие спальни.
А в проходе возле мостика разместились пятеро мужчин, которых сенатор Сатурнин выбрал в качестве охранников для своей семьи. Двое из них были свободными людьми, трое — гладиаторами, которых Сатурнин купил в школе на виа Лабикана и сделал членами своей фамилии.
Первым справа сидел крепкий широкоплечий мужчина с грубым обветренным лицом и сильными руками воина. Это был Децим Латин, ветеран Девятого Испанского легиона. Выслужив полные двадцать лет, он оставил армию и — не имея семьи, и не чувствуя призвания к сельскому труду где-нибудь в колонии — через знакомого вольноотпущенника нанялся к сенатору Сатурнину в качестве охранника. Ему было сорок лет.
Вторым свободным человеком в этой компании был бывший киликийский пират Селевк — двадцатипятилетний стройный красивый дерзкий парень, который так и не научился склонять свою гордую голову перед кем бы то ни было. Четыре года назад он угодил в плен к римлянам, когда патрульные триремы неожиданно вынырнули из тумана и нанесли страшный удар по их базе на восточном побережье провинции. Не многим морским разбойникам удалось тогда спастись. Селевку не повезло — он был ранен, и захвачен командой одного из римских судов.
Сильного и ловкого юношу охотно купил владелец гладиаторской школы под Капуей и за два года сделал из него отличного ретиария. Сколько раз трибуны столичных и провинциальных амфитеатров восторженным ревом приветствовали Селевка, который так ловко опутывал своих противников сетью, а потом безжалостно добивал трезубцем.
Он стал всеобщим любимцем, на него ставили головокружительные суммы, и он никогда не подводил. Хотя в душе Селевку было очень приятно такое внимание и поклонение римской публики, он по-прежнему презирал весь этот озверевший от вида крови сброд, не делая разницы между родовитыми патрициями и оборванными пролетариями.
Вскоре он собрал достаточно денег, чтобы выкупиться на волю, но хозяин уговаривал его остаться еще, хоть на сезон. На свою голову, Селевк согласился. И вот — пришла беда. Против него выпустили сектора — здоровенного парня из Фессалии. Наверное, киликиец слишком переоценил себя, забыл об осторожности, иначе как же объяснить, что уже на второй минуте поединка противник вышиб у него из рук трезубец и нанес страшный удар в живот своим коротким обоюдоострым мечом?
Под разочарованный вой зрителей Селевка унесли с арены; многие вообще требовали добить не оправдавшего надежд бойца, но прежняя слава спасла ему жизнь.
Осмотрев рану гладиатора, врач только пожал плечами — с такой дырой ему не выжить. Хозяин выругался и ушел. Для Селевка остался лишь один путь — на остров Эскулапа, куда свозили всех больных или умирающих рабов, на выздоровление которых надежды уже не оставалось. Там, на острове, в грязных заразных бараках они и доживали свои последние дни.
Но тут в комнатку под ареной амфитеатра, где истекал кровью Селевк, спустился смуглый толстяк в греческом хитоне. Он представился отпущенником сенатора Гнея Сентия Сатурнина и выразил желание от имени господина приобрести раненого ретиария.
Хозяин Селевка был рад хоть что-то выручить за ставшего бесполезным раба, и с радостью согласился. Так киликиец попал в дом сенатора, где искусный врач все же спас ему жизнь, хотя на животе остался уродливый шрам, да и подвижности у бывшего пирата поубавилось.
Селевк не забывал ни обид, ни доброты. Он прекрасно понимал, что если бы не сенатор, его, как падаль, выбросили бы на песчаный берег Эскулапова острова, предоставив далее самому заботиться о своей судьбе. И исход мог быть только один — смерть. А потому киликиец стал верой и правдой служить новому хозяину, который — видя такую преданность, вскоре официально отпустил его на волю. Ведь деньги, которые Селевк скопил на выкуп, присвоил себе жадный хозяин, воспользовавшись каким-то правовым недосмотром неграмотного раба.
Впрочем, украденное золото не принесло ему счастья — как-то утром слуги нашли его на улице, плавающего в луже собственной крови; удар был нанесен очень профессионально.
Следователь, не мудрствуя лукаво, обвинил во всем уличных бандитов, и особенно в деле никто не копался. Да к тому же у Селевка было железное алиби.
И вот теперь сенатор Сатурнин поручил верному киликийцу охранять самое дорогое, что у него было, — свою семью. И Селевк обещал не подвести.
Рядом с ним сидел гибкий стройный ливиец Кирен. Его иссиня-черная кожа была гладкой и шелковистой. Кирен считался прекрасным стрелком из лука, а вот для рукопашной ему недоставало силенок. Сатурнин купил ливийца два года назад и был очень доволен приобретением. Веселый, жизнерадостный Кирен ему нравился.
