— Я много раз видела тебя в костюме шута, но ты никогда не выглядел дураком. — Ее глаза весело блеснули. — Когда-то ты покинул город, чтобы завоевать свободу. Пришло время покинуть его вновь, чтобы освободить всех.
Я поднял копье. Взвесил его на руке.
Повести их против Болдуина? А кто пойдет за мной? Впрочем, в одном Эмили была нрава. Здесь мы оставаться не могли. Болдуин придет в ярость, когда ему расскажут о событиях в каком-то Богом забытом городишке. Стефен пошлет войска.
Сделанного не поправишь.
— Ты будешь со мной? — Я взял ее за руку. — Не передумаешь, когда против нас выступит армия Болдуина? Когда мы останемся вдвоем?
— Мы никогда не останемся вдвоем. — Она опустилась рядом со мной. — Думаю, ты и сам это знаешь.
В тот день весь город по моей просьбе собрался в церкви. Я стоял перед своими земляками в тех же испачканных кровью лохмотьях, в которых дрался с Черным Крестом, держа в руках копье. Взгляд мой скользил по знакомым лицам. Пришли все, даже те, кто, подобно мельнику и кузнецу, никогда не ходил в церковь.
— Где пропадал, Хью? — крикнул со своего места Жорж. — Мы праздновали, гуляли…
— Копье, должно быть, и впрямь священное, — ухмыльнулся Одо. — С тех пор как оно нашло Хью, его невозможно угостить даже кружкой эля.
Все засмеялись.
— Не набрасывайтесь на Хью, — вставил отец Лео. — Если бы меня навестила такая милая гостья, я бы тоже не стал пьянствовать с вами, клоунами.
— Если бы такая гостья навестила тебя, мы бы и сами не вылезали из церкви, — отозвался Одо.
И снова все рассмеялись. Улыбнулась даже сидевшая сзади Эмили.
— Вы все заслужили по кружке эля, — сказал я, кивая кузнецу. — За смелость. За то, что мы сделали. Но с элем придется подождать. Мы еще не закончили.
— Конечно, не закончили, — подала голос Мари, жена мельника. — Мне надо управляться на постоялом дворе, и обещаю, что когда там появится тот жирный бейлиф, уж он у меня наестся беличьего дерьма.
— Я и сам с удовольствием его обслужу. Но постоялый двор… с ним тоже придется подождать.
Похоже, они только теперь заметили, в каком я настроении. Смех и шутки смолкли, в церкви стало тихо.
— Мне не хочется втягивать вас во что-то против вашей воли, но здесь мы оставаться не можем. Прежней жизни больше не будет. Болдуин не отступится. Нам надо выступать в поход.
— Выступать в поход? — скептически переспросил кто-то. — И куда же?
— На Трейль. Болдуин двинет против нас все свои силы. Мы должны опередить его.
Сначала молчание. Потом взрыв голосов.
— Но здесь наш дом, — запротестовал Жан Дье. — Все, чего мы хотим, это вернуться в старые добрые времена.
— Старые добрые времена не вернутся, Жан. — Я покачал головой. — Когда Болдуин узнает, что здесь произошло, он придет в ярость. Сюда нагрянет целая армия. Город сровняют с землей.
— Ты предлагаешь нам выступить на Трейль, — заговорила Жослин, жена кожевника. — Но где мы возьмем лошадей? Оружие? Посмотри на нас — мы же просто крестьяне да вдовы.
— Нет, теперь вы — солдаты. И таких, как мы, много в каждом городке. Таких, кто работал всю жизнь не покладая рук и отдавал заработанное по первому требованию сеньора.
— Думаешь, они нас поддержат? — фыркнула Жослин. — Те, другие? Или только посмеются и перекрестятся, глядя нам вслед?
— Хью прав, — перебил ее Одо. — Болдуин никогда нам не простит. Сдерет три шкуры. Как и обещал бейлиф. Отступать поздно, значит, надо идти вперед.
— После всего, что здесь случилось, он наверняка отберет у меня землю, — простонал Жан.
— У Хью к-копье, — сказал Альфонс. — Оно с-сильнее всех с-стрел Трейля.
Кто-то сейчас громогласно поддержал его, кто-то шумно запротестовал, но большинство все же боялись. Это было видно по их лицам. Они словно говорили: «Я солдат? Я буду воевать? Если мы выступим против Трейля, пойдет ли кто-нибудь за нами?»
Неожиданно снаружи послышались тяжелые шаги. Споры моментально стихли. Люди посмотрели на дверь. Это кто-то чужой — свои все здесь.
Дверь открылась, и трое незнакомых мужчин переступили порог. Просто одетые, серьезные. Они опустились на колени и перекрестились.
— Нам нужен Хью, — сказал высокий плотный парень, снимая шапку. — Тот, с копьем.
— Я — Хью.
Парень подмигнул своим товарищам и облегченно, как мне показалось, вздохнул.
— Рад, что ты на самом деле есть. А то такое рассказывают… Я Алоис, дровосек. Мы пришли из Морриссе.
Из Морриссе? Морриссе находился на полпути между нами и Трейлем.
— Слышали про ваше сражение, — сказал другой. — Говорят, простые крестьяне дрались как черти. Против нашего сеньора. Все хотят знать, так ли все было.
— Оглянитесь. Вот ваши черти. — Я указал на копье. — А это их вилы.
Алоис даже рот открыл.
— Священное копье. Говорят, оно помогает. Это знак. Если намечается драчка, мы не собираемся сидеть и ковырять в носу.
У меня будто камень с души упал.
— Отличная новость, Алоис. Сколько вас?
Я надеялся, что он назовет число больше трех.
— Нас шестьдесят два, — с гордостью ответил дровосек. — Шестьдесят шесть, если чертовы масоны не пойдут на попятную.
Я обвел взглядом собравшихся.
— Идите и скажите своим, что нас теперь сто десять. Сто четырнадцать, если чертовы масоны не пойдут на попятную.
Парень из Морриссе снова с ухмылкой поглядел на своих спутников. Потом повернулся ко мне.
— Слишком поздно.
Он распахнул дверь, и я увидел, что площадь запружена народом. Все наши повскакали с мест. Дровосеки с топорами, крестьяне с мотыгами и лопатами, женщины с тележками, в которых гоготали гуси и квохтали куры.
Алоис улыбнулся.
— Мы уже привели их.
Вот так все началось.
Сто с небольшим человек, крестьяне и портные, пастухи и плотники, с самодельным оружием, запасом продуктов и прочими припасами. Мы двинулись по дороге в Трейль.
Но уже к следующему городку нас стало две сотни. Люди склонялись перед священным копьем и, собрав пожитки, присоединялись к нам. На подходе к Сюр-ле-Гавр армия насчитывала уже триста человек, а у перекрестка ждала еще сотня с дубинками, мотыгами и деревянными щитами.
Я шел впереди, неся копье. Мне все еще плохо верилось, что люди готовы следовать за человеком в шутовском костюме, однако же на каждой остановке наша армия получала подкрепление.
Все они опускались на колени перед копьем, целовали его и Христову кровь, возносили благодарность Богу и клялись, что никогда больше не склонятся перед сеньорами. Самые отчаянные рвали знамена с фиолетовыми и белыми львами Трейля.
