Узкими своими глазами, лучше, чем в бинокль, Федор разглядел, что поверх сугроба, наметенного у глухой стены, виднеется, едва различимо, верхушка деревянной рамы. Яснее ясного — окно в подвал. А так как по зимнему времени оно было не нужно, снег от него даже и не откидывали.
Вечером, дождавшись темноты, они неслышно скользнули к глухой стене, стеклорезом, купленным на базаре, вырезали стекло, и Гиацинтов оказался в подвале, а Федор, зарывшись в сыпучий снег, остался на карауле.
В подвале властвовал густой, затхлый запах. Темно. Лишь маячила в отдалении тонкая полоска блеклого света. Гиацинтов осторожно, чтобы ничего не опрокинуть, двинулся к ней и скоро добрался до неплотно прикрытой двери. Она легко, без скрипа подалась, и он оказался на узкой деревянной лестнице, которая вела вверх. Поднялся, увидел начало широкого коридора, застеленного ковровой дорожкой. По правой стороне коридора — двери. Понятно, что это и есть номера. Гиацинтов стоял, укрывшись за пролетом лестницы, и не торопился — теперь любая оплошность могла закончиться очень плачевно. Не зря ведь предупреждал дедок, что люди здесь молчаливые, но решительные. Стоял он долго. Коридор был пуст. Гиацинтов, теряя терпение, уже собирался вышагнуть в него и даже руку сунул в карман пальто, чтобы взвести курок револьвера, но именно в это время дверь одного из номеров распахнулась и черноволосая женщина выскочила из него, вздымая над собой крепко сжатые кулачки. Она молчала, ничего не говорила, только взмахивала кулачками и тонкие ноздри трепетали — такая ярость была обозначена на лице, что показалось — если она сейчас закричит, то крик будет слышен не только в особнячке, но и за три квартала отсюда. Женщина, однако, не закричала, остановилась и глухо, едва различимо прошипела:
— Ш-шантрапа, мелкая ш-шантрапа!
Следом за ней, из того же номера, вышли двое мужчин, двинулись за ней следом и наперебой, на два голоса, принялись увещевать:
— Кармен, успокойся! Кармен, вернись!
Женщина на их голоса даже не обернулась, а когда они подошли к ней, снова прошипела:
— Ш-шантрапа! Шли бы лучше семечками торговать!
«На ловца и звери выбежали», — Гиацинтов, не вынимая руки из кармана, взвел курок револьвера. В одном из мужчин он сразу узнал Константина Забелина — даже отпущенная густая бородка не сбила с толку. Второй, без сомнения, был Целиковский, которого он запомнил по рисунку Гордея Скорнякова, — талантливый все-таки парень, зря отец не отпустил его учиться на художника.
— Ну, успокойся, Кармен, успокойся! Давай без истеричных сцен! — Целиковский попытался обнять ее, но она дернулась, отскочила, как дикая кошка, и кинулась обратно в номер. Целиковский — за ней, успев коротко, на ходу, бросить:
— Не ходи, я один, сам…
Забелин остался в коридоре, неторопливо повернулся спиной к проему, и Гиацинтов, спустив курок револьвера, бесшумно вышел из своего укрытия. Он умел и не один раз снимал вражеских часовых — мгновенно и без единого звука. Старые навыки не подвели — Забелин только и успел, что всхрапнуть носом. В подвале он замычал от боли, но Гиацинтов забил ему рот своей перчаткой, подтащил безвольное, обмякшее тело к окну, негромко позвал:
— Федор, принимай…
Был у него соблазн — вернуться за Целиковским, но вовремя осадил себя: два раза в одну воронку даже снаряд не падает. Сплюнул себе под ноги, морщась от мерзкого подвального запаха, и полез в окно, выбираясь на свежий, морозный воздух.
Метель в этот вечер наконец-то стихла, небо прояснило, и над Никольском важно всходила большая, круглая луна.
— Как ты думаешь, Федор, — бить его будем, пороть или сразу прикончим, чтобы не мучился? — Гиацинтов говорил, стараясь придать своему голосу насмешливый тон, но голос предательски рвался — дыхания не хватало от злобы, которая перехватывала горло.
Федор сидел на лавке, не снимая с головы лохматую шапку, прятал под ней свой взгляд и не отзывался, будто все, что происходило сейчас в маленькой каморке скорняковской мастерской, куда они только что привезли Забелина, не касалось его никаким боком. Сам Забелин, со связанными руками, с черной перчаткой, торчавшей изо рта, стоял, вжавшись в угол, и в глазах у него плескался страх, а колено правой ноги время от времени сильно вздрагивало, и казалось, что нога вот-вот подломится и он рухнет на пол. Но нет — держался. А скоро и колено перестало вздрагивать, и страх из глаз улетучился, видно, умел управлять своими чувствами. Гиацинтов шагнул к нему, резко выдернул изо рта перчатку, обильно смоченную слюной, брезгливо бросил ее себе под ноги. Спросил:
— Что, не ожидал явления покойников?
Забелин хлебнул широко раскрытым ртом воздуха, переводя дыхание, сглотнул слюну и лишь после этого отозвался почти спокойным голосом:
— Если честно признаться, не ожидал. Здравия желаю, господин Гиацинтов. Не скажу, что я очень рад тебя видеть, тем не менее… И сразу хочу предупредить — вляпался ты в очень поганую историю и еще не раз пожалеешь, что вляпался.
— Володя, а Володя, слушай меня, — Федор, словно проснувшись, поднялся с лавки и стащил с головы шапку, будто собирался поклониться, — давай его тут оставим. Окошко заколотим, дверь запрем, огонь разведем. Огонь — умный. В огне все худое сгорает, и он сгорит. Скажем, что из печки уголек выпал…
— Ну уж нет, чучело косоглазое! — властно перебил его Забелин. — Не спалите вы меня и не пристрелите, а беречь будете, как родного. Так ведь, Владимир Игнатьевич? Вам же интересно знать о судьбе Варвары Нагорной? Я могу кое-что рассказать. Но не сразу. А если бить вздумаете — я терпеливый.
— Не бойся, Федор погорячился, не будем мы тебя на огне поджаривать и бить не будем. Ты сам все расскажешь. И не только про Варю, но и про Целиковского, и про Кармен, а главное — о предсказателе вашем поведаешь. Рассказывать будешь, как на исповеди, — честно, обстоятельно и в подробностях.
— Я ничего не скажу! — вскрикнул Забелин и голосом выдал себя: ясно было, что не ожидал он услышать о Целиковском, Кармен и предсказателе.
— Скажешь, никуда не денешься. А если не скажешь… Мы с Федором оторвем половицы, выкопаем ямку поглубже и закопаем тебя. Был такой Забелин-Кулинич и — нет его. Сгинул! А половицы — на старое место и старыми гвоздями приколотим. Вот так может случиться… Ты, Забелин, подумай. Теперь воткни ему, Федор, перчатку в рот и ноги свяжи. Клади на пол, пусть отдыхает. А мы пойдем, время позднее, спать пора.
Федор молча и сноровисто исполнил приказание. Связанный по рукам и ногам, с перчаткой во рту, Забелин в отчаянии лишь стучал затылком в толстую половицу — больше он ничего не мог сделать. Гиацинтов по-хозяйски погасил лампу, освещавшую каморку, и, выйдя следом за Федором на улицу, закрыл длинным ключом висячий амбарный замок на двери. Подергал его, проверяя, и протянул ключ Федору:
