– Значит, что-то случилось. Это секрет?
– Совсем нет, – весело ответил Феликс, – только незачем докучать вам этим. Ваш чрезвычайно мягкосердечный брат р-расстроился, услышав, что состояние моего здоровья оставляет желать лучшего. Я сам во всём виноват – подорвал его в Апеннинах.
– Это то самое? – помолчав, спросил Рене.
– Да, опять. В то утро, когда мы встретились на набережной, я как раз шёл от Леру. Мне не хотелось вас огорчать.
– И нет никакой надежды?
– Они говорят, что нет. Но я ещё не собираюсь умирать, а между приступами у меня будет много времени. Пока что был только один. Это вполне терпимо. Вот увидите, мадемуазель Маргарита успеет ещё не раз уличить меня во всевозможных ошибках… даже в погрешностях против испанской грамматики.
При последних словах он взглянул на Рене, но тот не заметил вызова.
– Так я пойду переоденусь к обеду, – угрюмо сказал Рене и вышел из комнаты.
Маргарита посмотрела на Феликса. Во взгляде её была боль.
– И вы тоже…
Услышав её прервавшийся шёпот, он повернулся к ней с лучезарной улыбкой.
– Ах, мадемуазель, мир так демократичен! Даже камеру смертника приходится делить с другими.
Она порывисто схватила Феликса за руку. Он нежно прикоснулся кончиками пальцев к её волосам.
Бедная девочка, – сказал он. – Бедная девочка!
В Новый год Рене и Маргарита дали свой первый званый обед. Единственной дамой была хозяйка дома, принимавшая гостей, лёжа на кушетке. Глаза Маргариты сияли, голову украшал зелёный венок, она была в белом платье, выбранном Феликсом, по рисунку Рене, для этого вечера.
– Не хочу, чтоб у нас в доме появлялись женщины, – сказала Маргарита Маршану, который пришёл первым. – Не выношу женщин: я не знаю ни одной, которая не была бы назойливой и мелочной.
– А скольких вы знаете? – спросил доктор с улыбкой в тёмных, глубоко посаженных глазах.
– Не так уж много, это правда, но ведь знакомых мужчин у меня тоже мало, и всё же среди них найдётся несколько неспособных… неспособных на мелкие гадости, которые делают самые милые женщины. Ладно уж, доктор, ну признайтесь, что я права. Вы качаете головой только из упрямства. Я ещё не встречала человека, который бы так любил перечить.
Между Маргаритой и Маршаном уже завязалась дружба, выражавшаяся главным образом в яростных спорах, доставлявших обоим огромное удовольствие. Не было такой темы – исключая совершенства Рене, – которая не вызывала бы у них бурных разногласий.
– Я вам завидую, – отвечал Маршан. – Мне, правда, приходилось знавать людей – и мужчин и женщин, – которые удержались бы от убийства и кражи, если бы у них не было на то слишком сильного искушения, – а большего от человека нельзя и требовать. Если вы начнёте придираться к пустякам, нам останется только повеситься.
– Но ведь пустяки-то и важны! Я могу простить человека, которого толкнули на убийство или грабёж нужда или даже просто пьянство, но сплетника или…
– Ах, пощадите, мадемуазель! – раздалось за её спиной. – Не лишайте меня остатков самоуважения. Я ведь закоренелый сплетник, но до убийства обычно не дохожу. Разве только, как мягко выразился Маршан, если искушение бывает слишком сильно.
Они не слышали, как Феликс подошёл к ним своей бесшумной походкой. Маргарита, смеясь, протянула ему руку.
– Тот, кто подслушивает, ничего хорошего о себе не услышит.
Феликс поцеловал Маргарите руку, принёс новогодние поздравления и сказал несколько комплиментов. Когда он отошёл от сиявшей хозяйки, лицо Маршана уже приняло обычное выражение.
– Ещё подарок! – воскликнула девушка, беря свёрток, который положил около неё Феликс. – Но вы же обещали не делать мне больше подарков!
– В Новый год все обещания нарушаются! – беспечно отвечал он, угрюмо наблюдая, как она развязывает свёрток.
Кто бы мог заподозрить, что она способна на такую жестокость? Бросить в лицо старику, своему гостю, его мучительную и постыдную тайну!.. А Рене? Кто дал ему право рассказывать Маргарите секреты Маршана?
Внезапно лицо его прояснилось. Какая нелепая мысль пришла ему в голову! Ей, конечно, никто ничего не говорил, – это доказывают её слова. Если б только Маргарита знала, она, конечно, не коснулась бы этой темы. Она задела больное место в полном неведении. Как он мог подумать, что Рене проболтался? На Рене можно положиться.
Восторженный возглас Маргариты прервал его размышления:
– Какая прелесть! И как вы догадались выбрать душистый майоран? Рене, наверное, сказал вам, что это мои любимые цветы. Посмотрите-ка, доктор!
Белая шаль, очень тонкая и мягкая, была расшита по краям цветами душистого майорана. Когда Маргарита развернула блестящие складки, оттуда выскользнула карточка. Она подняла её и пробежала написанное на ней четверостишие. Потом перечла его ещё раз, растерянно хмурясь.
– Это ведь по-английски? Какое странное написание слов! Должно быть. это старинные стихи? Нет, дайте я попробую прочитать сама.
Феликс наклонился над Маргаритой и стал объяснять ей непонятные слова. Он стыдился своих несправедливых подозрений.
Цветы майорана —
Цветы добродетели —
Наряд твой девичий
Узором расцветили.
Девушка подняла глаза, щеки её порозовели.
– Какая прелесть! Где вы их отыскали?
– Это всего-навсего английские стихи, которые вы презираете. Вы найдёте их в одной из этих отвергнутых вами книг. Маргарита подняла руки вверх.
– Сдаюсь! Я покорна, как граждане Кале, и завтра же возьмусь за самую толстую книгу. Вы глядите на меня с сочувствием, доктор, и вы совершенно правы – смотрите, какая она толстая.
– Впервые слышу, что Маршан способен смотреть на кого-то с сочувствием, – сказал вошедший с Бертильоном Рене. – Майоран, Феликс? Но ведь вы говорили, что на шали будут маргаритки?
– Я передумал, – ответил тот. – Не люблю маргаритки.
– Не любите маргаритки? Но почему же?.. – в один голос удивлённо воскликнули брат и сестра. Феликс рассмеялся.
– Неужели это такое преступление? Нет, я их люблю, но они смущают меня. У них такие ужасно большие чистые глаза, что я пугаюсь при мысли, сколько тайн им должно быть известно…
– Да, но они умеют молчать, – заметил Маршан. На другой день Рене увидел, что Маргарита пробует читать Чосера.
– Его язык слишком архаичен, – сказал он. – Не попробовать ли нам Шекспира? Можно выбрать какую-нибудь пьесу и читать её в лицах.
