Рыбаки и хотели бы помочь своим гостям, но у бедных законопослушных аборигенов не было ни денег, ни оружия. Точнее, какие-то деньги все-таки водились, но их было слишком мало, чтобы этой суммой соблазнить караульных в тюрьме. Да и не взял бы дон Себастьян у своих спасителей последнее. Что до оружия, то к таковому можно было бы отнести только разделочные ножи — страшные на вид, но совершенно непригодные в бою — и несколько копий, должно быть, оставшихся от старых добрых времен. Это были даже не традиционные пики, тяжелые, окованные железом, а просто заостренные палки длиной в рост старого вождя.
Конечно, совсем без поддержки аборигены своих гостей не оставили. Собрали им припасов в дорогу, а несколько горячих на голову юношей даже вознамерились было присоединиться к походу, имевшему цель спасение прекрасной дамы. Старый вождь отреагировал на последнее резко отрицательно, в чем неожиданно для себя нашел поддержку и у дона Себастьяна, который только счел уместным проявить чуть больше дипломатии. Оба они сошлись во мнении, что, чем больше народу, тем больше к ним внимания, и это стало официальной причиной отказа.
Потому, простившись со всеми пришедшими пожелать доброго пути, в Форт-де-Франс отправились втроем. Двое — это, разумеется, Эспада и падре Доминик, а третьим был местный рыбак по имени Лютер. Тот самый, что привез весть о Диане. Это оказался маленький добродушный человечек, который улыбался постоянно и по любому поводу. Прямо-таки ходячее воплощение идеи: что ни делается, все к лучшему. Даже предложение снова выйти в море, причем сейчас же, ночью, было встречено только кивком и тремя улыбками, сопровождавшими каждую сказанную фразу:
— Прямо сейчас? Почему нет? Лодка готова.
Лютер, должно быть, тоже принадлежал к числу гарифуна, хотя пропорции той и другой крови вряд ли были равными. Внешне он больше походил на краснокожего аборигена, но никак не вписывался характером в их невозмутимое, всегда спокойное сообщество. Волосы у него были черные и длинные, как у индейца, но завивались, как у негра. Одевался он так же просто, как и остальные жители деревни, и в его гардеробе выделялись разве что туфли из мягкой кожи. Удобные и вместе с тем элегантные, они пользовались большой популярностью у французов.
Лодка Лютера нисколько не походила на рыбачью. Узкая и не такая длинная, с высокими бортами и острым носом, который как ножом разрезал волны. Сравнение тем более уместно, что та носовая часть, что непосредственно резала волны, была окована железом. Этот корпус был создан для скорости. Вдоль бортов были закреплены весла, но Лютер не часто ими пользовался. Для самого путешествия на лодке имелись и мачта, и треугольный парус. Едва Лютер поднял его, как лодка чуть ли не полетела по водной глади. Ветер, задержавший возвращение рыбака, теперь им благоприятствовал.
Лютер оказался разговорчивым малым, и испанцы успели узнать от него много интересного. Кое-какие знания были полезными, другие просто позволяли лучше понимать происходящее на острове. Как оказалось, Мартиника официально стала французским владением только в этом году, хотя и до того принадлежала им же в частном порядке. Открыли остров испанцы, но они, не обнаружив на острове золота и серебра, а одних только индейцев, поколотили последних для острастки и отправились дальше покорять Новый Свет. Следующими пришли французы, которые в силу ухода испанцев посчитали остров брошенным и, соответственно, ничейным. Местные индейцы с такой позицией не согласились. Решив, что произошла ошибка, они поспешили ее исправить: лично явились к французским колонистам и строго сказали: «Остров не ничейный. Здесь есть мы!» На что французские мушкетеры не менее строго ответили: «Здесь вас нет!»
На то, чтобы слово не разошлось с делом, им потребовалось почти четверть века, но своего они добились. Сейчас на Мартинике чистокровных индейцев уже практически не осталось. Кого не выбили пули, выкосили привезенные европейцами болезни.
Но еще до того, как реальность была приведена в соответствие с прозвучавшим утверждением, французы начали осваивать остров. Леса вырубались, уступая место плантациям хлопчатника, сахарного тростника и табака. Только тут колонизаторы поняли свою ошибку: напрасно они так сурово обошлись с коренным населением. Плантации наметили, лес под них вырубили и продали, а работать на них оказалось некому. Пришлось завозить негров. Тем плантации тоже не приглянулись, и они при каждом удобном случае удирали в еще пока не вырубленные леса. Там представители двух народов «в бегах» встретились, нашли общий язык и даже породнились, о чем однозначно свидетельствовали нынешние гарифуна.
Приключись такая история при испанской власти, беглецов бы непременно выловили и вернули обратно, но французы — и сами по себе довольно безалаберные в вопросах порядка — вдобавок не были едины конкретно в этом вопросе. Если одни относительно мирно заселяли остров, то другие превратили его в базу для дальнейших нападений на испанские колонии и корабли. Да и не только испанские, пираты есть пираты. Как следствие, французы раскололись в буквальном смысле на два лагеря. Мирные жители селились по западному берегу острова, а пиратское поселение раскинулось на восточном. Тем не менее меж ними сохранились если и не дружеские, то уж точно добрососедские отношения. Пираты сами не трогали колонистов и другим не позволяли, а колонисты всячески поддерживали своих защитников и скупали у них трофеи, не задаваясь вопросами об их происхождении. Всех это устраивало, и даже французская власть, придя на остров, подтвердила свое согласие с существующим положением дел.
Политика взаимной безопасности, как ни странно, распространялась и на лесных аборигенов. Конечно, если кто-то хотел поймать именно конкретного раба, удравшего с плантации, то он мог этим заниматься, хотя проще и дешевле было купить нового, но вот массовые враждебные действия полностью исключались. Пиратское сообщество было слишком пестрым, и любой встреченный абориген в принципе мог принадлежать к этому «береговому братству». И, стало быть, всех грести по острову под одну гребенку — почти однозначно означало вызвать конфликт между колонией и пиратами.
— Вот так и живем, — подытожил Лютер.
— Прямо как на вулкане, — усмехнулся Эспада.
— Почему как? — улыбнулся Лютер. — На нем самом и живем. Там сами увидите. Здоровая такая лысая гора прямо на севере.
Он потянул за фал,[50] мачта с парусом повернулись, и лодка накренилась, уходя в сторону от невидимой, но известной Лютеру опасности. Впереди появились первые огни. Было их не так много, как ожидал дон Себастьян, но раскинулись они широко, да и час был уже поздний. Или даже, лучше сказать, очень и очень ранний. До рассвета оставалось всего два часа.
