Быстрым движением руки, Макароне отбросил капюшон монаха.
— Негодяй! — закричал тот, и глаза его засверкали.
— Клянусь Бахусом! — прошептал изумленный Макароне. — Я знаю его и не знаю! Если бы я не оставил только что его светлость… Да, это его глаза! Но такая борода может расти только на подбородке капуцина…
Подняв факел, Асканио бросил последний взгляд на лицо монаха.
— Какой я осел! — воскликнул он. — Конечно, только я могу так себя назвать; я не позволил бы самому папе повторить эти слова! Борода седая, а волосы черные…
— Кончим, — сказал монах с нетерпением.
— Я преданный слуга вашего преподобия, и ваши приказания для меня священны!
— В путь, дети мои!
Монах закутался в свою рясу и молча последовал за рыцарями Небесного Свода. Макароне шел впереди своего отряда, напевая любовную песенку. Но временами им овладевала задумчивость.
— Черные волосы и седая борода! — ворчал он. — Я убежден, что под ней находится знакомый мне подбородок. Я попытаюсь разъяснить это.
Что же касается монаха, то он шел спокойным твердым шагом, нисколько не походившим на неровную поступь пленника, ищущего удобную минуту для бегства. Да он об этом и не думал. Он знал, что его ведут в Лимуейро, и рассчитывал на свою власть в этой тюрьме.
К несчастью, он напрасно на это рассчитывал. Приказания, данные падуанцу, предвидели это обстоятельство, и он исполнил их буквально.
Постучав в дверь тюрьмы, он набросил на плечи монаха плащ одного из своих спутников.
Монах хотел сопротивляться, но несколько сильных рук схватили его и закутали в плащ; затем четверо взвалили его на плечи.
— Если почтенный отец вскрикнет или произнесет хотя бы одно слово, — сказал Макароне веселым тоном, — то вы воткните ваши шпаги в этот сверток; он больше ничего не скажет.
При этих словах сердце монаха сжалось. Он понял, что погиб, погиб безвозвратно; эта тюрьма скоро обратится в его могилу. На одно мгновение его сильная натура ослабела. Но это продолжалось только одно мгновение. В следующую минуту к нему снова возвратилось его мужество, и ум усиленно заработал.
Когда рыцари Небесного Свода положили его на пол сырой и мрачной кельи, он был спокоен и хладнокровен, как всегда.
Он поспешил освободиться от плаща и сел на скамейку.
Асканио приказал своим спутникам выйти и остался один с монахом, держа в руке факел.
— Теперь, — сказал он, — я желаю спокойной ночи вашему преподобию; но прежде мне хотелось бы коснуться этой почтенной бороды, которая будет скоро бородой святого на небесах.
С этими словами он поспешно поднял руку к бороде монаха, но тот оттолкнул его с такой силой, что прекрасный падуанец отлетел в противоположную сторону кельи и, открыв своей особой дверь, ударился о стену в коридоре. Монах бросился за ним, как бы желая ударить его еще раз, но вдруг остановился на пороге кельи и поспешно взглянул на номер, бывший на двери.
— Номер тринадцатый! — прошептал он.
И, спокойно войдя в келью, он нацарапал эти слова острием кинжала на широком кольце, которое находилось у него на пальце.
— Пусть мне отрубят голову! — воскликнул Макароне. — Так как нельзя повесить такого дворянина как я, если мне когда-нибудь придет фантазия ласкать вас, почтенный отец! Ventre-Saint-gris, как говорил герцог Бофор в память Беарнца, его предка, вы слишком подвижны для служителя церкви. Я хотел видеть ваше лицо, у меня была одна мысль… Но не все ли это равно, так как через час…
Асканио не договорил и улыбнулся. Он нашел мщение по своему вкусу.
— Я и позабыл сообщить вашему преподобию одну новость, которая должна вас очень заинтересовать, — сказал он, оправляя помятые кружева. — Через час, а может быть и раньше, вы примете венец мученика.
Монах не отвечал.
— Итак, — продолжал падуанец, — начинайте ваши молитвы, сеньор монах, у вас едва хватит на это времени. Если вы встретите на том свете кого-нибудь из моих славных предков, то передайте им от меня поклон.
С этими словами Макароне направился к выходу.
— Останьтесь! — приказал ему монах.
— Невозможно, почтенный отец, я тороплюсь.
— Останьтесь! — повторил монах, брякнув тяжелым кошельком.
Этот звук произвел на Асканио свое обычное действие. Он улыбнулся и вошел снова в келью.
— Поспешим, сеньор монах, — сказал он однако, — любовь призывает меня далеко отсюда. Вы не знаете, что такое любовь? — прибавил он томным голосом.
— Я знаю, — отвечал монах, — что сеньор Асканио никогда не откажется от хорошо набитого кошелька.
— О! Конечно! Я не настолько еще развращен, чтобы отказываться.
— Я хочу сделать вас моим наследником.
— Это доказывает хороший вкус вашего преподобия.
— Вы храбрый солдат…
Асканио поклонился.
— Вы имеете великодушное сердце…
Асканио опять поклонился.
— И я уверен, что вы буквально исполните последнюю просьбу умирающего.
При этих словах монаха Макароне принял театрально-торжественную позу.
— Последняя воля умирающего священна, — проговорил он. — Я исполню ее, чего бы это мне ни стоило!
— Вы ничего при этом не потеряете, а выиграете сто гиней, находящихся в этом кошельке. Слушайте. У меня есть в Лиссабоне один родственник, которого я давно не видел и которому мне хотелось бы оставить что-нибудь на память.
— Как его зовут?
— Балтазар.
«Положительно этот монах низкого происхождения», — подумал падуанец.
— Я знаю этого Балтазара, — прибавил он вслух, — он был моим лакеем.
— Он большого роста?
— Огромного! Что же надо будет передать ему от вас? Пару гиней!
— Ни меньше, ни больше. Надо передать ему это кольцо, которое стоит не больше пистоля.
Падуанец взял кольцо и взвесил на руке.
— Да, оно и этого даже не стоит. Я передам его Балтазару, когда представится случай.
— О! Нет, сеньор Асканио, — поспешно возразил монах. — Это кольцо не должно так долго оставаться в чужих руках. Необходимо передать его сейчас же.
— Значит, оно очень важно? — спросил подозрительно Асканио.
— Я умру спокойно, если буду знать, что оно в руках Балтазара.
— Хорошо, сеньор монах! — согласился Асканио, поднимая глаза к небу. — Воля умирающего священна.
— До свиданья, или скорее… прощайте! — прибавил он, получив кошелек и направляясь к двери.
Всю ночь Кастельмелор не сомкнул глаз. В то время как его агенты производили аресты, о которых мы уже рассказали в предыдущей главе, он с беспокойством и нетерпением ожидал их возвращения.
Не один раз в эти долгие часы вспоминал он, с невольным содроганием, об Альфонсе. Не один раз, когда наконец сон овладевал им, и Кастельмелор закрывал глаза, пред ним являлась благородная и честная фигура Жана Сузы, его отца. Но уже прошло то время, когда подобное видение бросало его в лихорадку. Самое трудное было сделано и он победил уже в себе то отвращение, которое он испытывал к себе в этой бесчестной борьбе против несчастного, оставшегося без всякой защиты, против своего благодетеля, своего короля. Возвратившиеся рыцари Небесного Свода донесли ему об успешном окончании дела, которое им было поручено. Королева, инфант и монах были в его власти.
