Надо остановить тех, кто собирается в дальний поход за сомнительной славой и рискованной добычей. Надо примирить тех, кто в ссоре, не допускать никаких распрей и надменного соперничества. Сейчас все князья и уорки должны, как это говорится, конно, людно и оружно постоять за Кабарду. Первое, что придется сделать, — сколотить несколько сторожевых разъездов: пусть держатся все время у северных пределов края…
— Позволь, высокий пши, раздумья твои прервать, — один из приближенных тронул Хатажукова за локоть. — Пора тебе подкрепиться. Уже все готово.
— Хорошо. Иду. — Кургоко хотел было повернуться, но вдруг что-то привлекло его внимание. — Смотрите, к нам какой-то всадник приближается. Подождем его.
А всадник, появившийся из-за поворота дороги и ехавший неторопливой рысью, увидел, наверное, людей и подстегнул коня.
— Это Казаноков, — сказал князь. — Вот с кем хотелось мне встретиться…
— Я вижу, что-то случилось. Не поладили с надутым крымцем? — спросил Джабаги после того, как спешился и вежливо поприветствовал князя и всех остальных.
— «Не поладили» — не то слово, — усмехнулся Кургоко.
— Значит, совсем поссорились! — уверенно предположил Казаноков.
— Давай-ка, Джабаги, сядем у огня.
Перед началом разговора князь пытливо всмотрелся в ясные и спокойные глаза молодого мудреца.
— Скажи, друг мой, а кто тебе раньше нас мог сказать о том, что произошла ссора? Ведь ты приехал совсем с противоположной стороны.
Сухие губы Джабаги дрогнули в улыбке:
— Наверное, доблестный Алигот изо всех сил пырял ножом в убитого быка?
Это я по поводу случая на охоте.
— Удивительный ты человек, Казаноков, — князь покачал головой. — Если бы я тебя не знал, то подумал, что богатства сераскира стали именно твоей добычей. Что ты еще знаешь?
— И мало и много. Но об этом скажу потом, сейчас не время. Сначала мне надо узнать, чем все-таки кончилась твоя, добрый мои пши, встреча с крымцем.
— Ну что же, слушай, — вздохнул Кургоко. — А потом можешь меня осуждать…
* * *
Джабаги задумчиво перебирал прутиком угольки костра. Перед двумя собеседниками стыли куски жареного мяса, стояло нетронутым питье в серебряных чашах.
— Нет, князь! — поднял голову Казаноков. — Осуждать я тебя не буду. Как мне тебя осудить, если на твоем месте я поступил бы точно так же? Если ты и заслуживаешь какого-то упрека, то лишь в одном: чересчур большие надежды возлагал на возможную справедливость и великодушие ханских сановников, да и на… как бы тебе сказать… силу, что ли, своего влияния. Извини за прямоту…
— От тебя я всегда жду только прямоты, — ответил Кургоко. — Говори, что думаешь, и не бойся меня задеть.
— Теперь мы должны думать и говорить о будущем нашей земли. Причем о ближайшем будущем.
— Об этом у меня и болит голова. Алигот крепко вколотил в нее своим чубуком кое-какие мысли.
— Будет тебе терзаться! Оставь, князь!
— Попытаюсь, — Кургоко взял прутик из рук Джабаги и стал сам ворошить угольки в потухающем костре. — Ты знаешь, друг, у меня за щекой еще одна новость… Вот уже несколько дней она, как ноющий зуб, не дает мне покоя…
И Кургоко рассказал о встрече Адильджери с загадочными незнакомцами, один из которых просил передать Хатажукову, что Кубати жив и здоров.
Джабаги тихонько засмеялся:
— Похоже, дорогой Кургоко, что мы с тобой приберегали друг для друга один и тот же хабар.
— Ты… ты и это… — ахнул князь.
— В том, что Кубати жив, тебе мог бы свидетельствовать твой приятель Алигот-паша, — невозмутимо заявил юный старейшина. — А в том, что он здоров, вполне чувствительно убедились два матерых шогенуковских охранника, которые сопровождали сераскира в лесу.
Лицо князя окаменело. Видно, он хотел что-то спросить, но не смог.
— Правда, правда, — радостным шепотом заговорил Казаноков. — Тут не место шуткам или досужим слухам. Я сам видел Кубати — джигит хоть куда! — разговаривал с ним. Он умница и прекрасно воспитан. Не всякому отцу такое счастье!
— Джабаги… — хрипло выдавил Хатажуков. — А с ним, с мальчишкой, что за человек?
— Скажу и об этом. Ты, помнится, говорил, высокий пши, о необходимости сплочения всех князей и уорков, о примирении кровников… Говорил, что рассчитываешь на мою помощь. Я готов сделать все, что в моих скромных силах. Но, знаешь, дорогой мой старший, начинать мне тут придется с тебя… Да, да, ты не ослышался! Человек, воспитавший твоего сына, семь лет, как один день, деливший с ним пищу и кров, учивший его всему, что знает и умеет сам, — это Канболет Тузаров.
— Убийца моих братьев… — чуть слышно проговорил Кургоко. — О, аллах, укрепи мои силы!..
— Не так все это было, — грустно вздохнул Джабаги. — Но не я тебе, князь, буду рассказывать горькую правду. Тебе надо встретиться с Канболетом и Кубати.
Сын, конечно, останется с отцом — не думай, что он в заложниках, но Кубати, так же, как и я, считает, что ты должен примириться с Тузаровым, который ни в чем не виноват. Ты ведь знаешь обо всем со слов Алигоко Вшиголового, а уж его «честность» известна всем.
Хатажуков долго молчал, затем, бросив прутик в кострище, сказал рассудительно и твёрдо:
— Сейчас я не могу говорить о примирении. Но встреча которую ты предлагаешь, нужна.
— И я ее устрою, — пообещал Джабаги.
ХАБАР ОДИННАДЦАТЫЙ,
подтверждающий мудрость того изречения, что если ты тревог не знал, то и спокойствия не оценишь
— Девочка моя, а ты помнишь о том, что он — княжеский сын? — спросила Нальжан.
Щечки у Саны полыхают ярким румянцем, глаза лучистым блеском светятся — видно, они совсем недавно повстречали взгляд других глаз, таких же бесхитростно-восторженных.
— Что ты сказала, Жан? — рассеянно спросила девушка. — О чем я должна помнить?
— О том, что мы с тобой не княжеского рода. — Нальжан вздохнула украдкой и отвернулась.
Медленно угасла улыбка на пухленьких губах Саны, печально поникли длинные ресницы. Не говоря ни слова, она взяла медный узкогорлый гогон и пошла к реке. По дороге вспомнила: а ведь, кажется, Кубати шел как раз на берег реки, когда они так смешно и неловко столкнулись липом к лицу под этим ореховым деревом и от неожиданности на какой-то едва уловимый миг выдали своими взорами то, что ревниво и бережно хранилось в душе. Потом оба торопливо напустили на свои лица выражение безразличного спокойствия, но сделали это настолько неумело, что не выдержали, смущенно рассмеялись и поспешили в разные стороны.
