— Да, да, конечно. Я сам буду писать рецензии, — оживился Сыч, довольный тем, что москвича интересует не история с Каировым и что к этой истории он не имеет никакого отношения. — Мы не оставим без внимания, — убежденно повторил свое обещание Сыч.
— А столичная пресса со своей стороны…
Искусствовед наклонил голову, давая понять, что соглашение достигнуто и что он доволен результатами переговоров. Достав из кармана записную книжку, сказал:
— Ветрова, конечно, хорошо знаете.
— Снимут его скоро, — простодушно сообщил Сыч.
— Ну, это ещё как посмотрит Москва!.. — вдруг стукнул записной книжкой по валику кресла Соловьев и поднялся.
Злобность, сарказм просквозили в каждом слове столичного критика. «Он ведь искусствовед!..» Сыч догадался, что попал впросак. Подумал: «Не иначе как за Ветрова заступаться приехал». И от этой догадки холодный озноб побежал по его спине. Ветров был ярым противником сычевской пьесы «Покоренный «Атаман». Её приняли к постановке вопреки воле главного режиссера, и ставит её молодой, недавно приехавший в Степнянск режиссер. «А ну как этот хлыщ с ужасной бородой и страшными очками поддержит Ветрова?.. Да ещё через свою столичную газету. И задымится мой «Атаман» синим пламенем». В разгоряченном воображении Сыча стали возникать затруднительные ситуации, перед взором замелькало жирное, с тремя подбородками, лицо Ветрова, его маленькие торжествующие глазки. «Ветров, Каиров, Соловьев… — думал Евгений. — Сила!» Он до хруста в пальцах сжал кулаки, в глазах его заиграли огоньки, на лице отразились черты решимости и воли. «Пет, я не сдамся!» — прокричало внутри у Сыча.
Сыч знал теперь, как вести себя с таинственным гостем. Он не жалел, что рано открылся перед Соловьевым, — все равно Евгений может воевать лишь напрямую.
— Премьера скоро состоится, — заговорил Сыч, стараясь быть спокойным, и, чтобы окончательно привести свои нервы в порядок, раскрыл дверь балкона.
Прохлада поздней осени и едва слышимый гул затихающего к ночи города полились в комнату. С балкона открывался вид на озеро; сразу за озером обсыпанный огнями горел Степнянск.
— Не хотите ли взглянуть на Степнянск? — предложил Сыч.
Соловьев нехотя вышел на балкон.
— Так, значит, теснят Ветрова?
— Да, его, очевидно, снимут, — решительно заявил Сыч.
— Ну–ну… Хватает ума у степнянцев. Лучшего они ничего не могут придумать. А вы сами–то что об этом думаете? Но… не торопитесь с ответом, — поднял руки Соловьев, видя немедленную готовность собеседника отвечать. — Прошу обдумать ответ хорошенько, я не из праздного любопытства вас спрашиваю, а официально, как искусствовед и критик, приехавший по специальному заданию… — и приврал: — Министерства культуры и одного уважаемого толстого журнала. Дикая расправа, готовящаяся над большим художником в Степнянске, возмутит деятелей театра, встревожит весь интеллектуальный мир в Москве… Вот меня и прислали разобраться. Буду писать статью для журнала. Ударим во все колокола, но Ветрова в обиду не дадим. Пусть знают ортодоксы, что время теперь не то, теперь торжествует дух демократизма и свободы творчества.
Соловьев выпалил обличительную тираду вгорячах, борода его тряслась и очки сползали на тонкий горбатый нос. Он то и дело водворял их на место и при этом как–то нервно поводил головой, будто сзади, под воротником, что–то кололо.
Сыч ликовал: «Ага, вот ты зачем прилетел, соловушка. И куда твое величие девалось!..» Сказал:
— При таком вашем предубеждении трудно будет разобраться в деле. Я сам газетчик и, если еду на место…
— Какое предубеждение! Ветров — величина, художник. На Ветрова молиться нужно.
— Горняки в бога не веруют.
— Бога оставим в покое, а талантливые режиссеры, толкующие искусство в современном ключе, на дороге не валяются. За Ветрова Москва схватится. Мы–то его знаем.
— Я не могу разделять ваших восторгов по поводу Ветрова. Говорить же о том, что я о нем думаю, не стоит. Боюсь вконец испортить настроение.
— Нет, почему же, напротив, я умышленно сказал вам о своей цели и о своей позиции, чтобы вы все хорошенько обдумали. Мы вашу позицию изложим в статье, отсюда и рецензентам будет легче судить о вашей пьесе. Ведь пьеса ваша, насколько мне известно, ещё не проходила Московскую репертуарную комиссию? Дело, как видите, для вас ответственное. В Степнянске я буду с месяц. У вас есть время подумать.
Это последнее заявление Сыч расценил как откровенный шантаж. И с тайной радостью подумал: «А ты, оказывается, не так умен, как мне показалось в первые минуты знакомства. С такими–то закидонами тебя у нас быстро раскусят». И он пошёл на хитрость:
— Ну, тогда мы ещё встретимся не однажды! Я бы попросил не торопить меня с ответом. Дело действительно для меня серьезное, и, может быть, от моего ответа будет зависеть судьба пьесы. Я все это понимаю, — Сыч со значением наклонил голову, — а потому хотелось бы хорошенько подумать, а уж затем ответить.
— Хорошо, — примирительно сказал Соловьев и сел в кресло. — В таких делах спешка ни к чему. А теперь разрешите позвонить? Ветрову я звонить не буду, он у вас, как я вижу, человек не авторитетный. Придется звонить Каирову.
— Да, конечно, пожалуйста! — Сыч пододвинул к Соловьеву столик с телефоном.
Соловьев позвонил Каирову. Сказал, что ему нужен двухкомнатный люкс в гостинице. Поговорив с минуту, положил трубку, торжествующе закинул ногу на ногу. Нагло, как диковинную рыбку, разглядывал он Сыча. Отвлек его телефонный звонок. Разговор с Каировым на этот раз был ещё короче, а когда закончился, Соловьев вальяжно поднялся, сказал:
— Ну вот, я отправляюсь в гостиницу. У моста меня будет ждать машина.
Не простился, не поблагодарил. А когда уже выходил из квартиры, повернулся к Сычу:
— Вы можете мне позвонить. — И вразвалку пошёл вниз по лестнице.
Сыч ещё с минуту постоял, провожая недобрым взглядом нежданного гостя. Возвратившись в квартиру, он несколько минут ходил по комнатам. Потом, махнув рукой, вслух проговорил:
— Не так страшен черт! — и вышел на балкон.
После того как по городу разошлась газета с фельетоном Кургана и Сыча, Евгений появился в Горном институте. Он не знал, что фельетон уже напечатан, и зашел в институт по делу — ему нужен был знакомый инженер из лаборатории электротехнических приборов.
Сыч ходил из конца в конец коридора, искал нужную ему лабораторию. Рабочий день ещё не начался, и в холлах, коридорах стайками толпились люди. В одном месте услышал:
— Читали фельетон?..
Женя навострил уши.
— Каирова разделали под орех.
