Толмач перевел. Мужик молчал. Тогда стоявший сзади воин коротким отрывистым взмахом плетки хлестнул смерда. Тот вздрогнул всем телом и наклонился еще ниже. На прилипшей к худому телу рубахе показалась кровь.
— Говори, — сквозь зубы прошипел толмач. Воин снова замахнулся.
Мужик дернулся, ожидая удара.
— Есть Чернигов, Киев, — выдавил он скрипучим голосом. — Других не знаю.
Менгу на своих кривых ногах раздраженно расхаживал по шатру. Это большие города, и далеко отсюда. А как хотелось небрежно бросить: «Хан, Киев взят»!.. Ладно, пусть этому шакалу достанется победа, все равно Батый любит его, Менгу! Придется возвращаться с пустыми руками, но делать нечего…
— Будем уходить! — произнес он вслух, ни на кого не глядя.
Но приказ не успели выполнить. В шатер вошел тургауд и доложил, что прибыл посланец Гуюк-хана. Он был с головы до пят забрызган грязью, а косматая овчинная шапка стала похожа на большой урусский каравай.
— Хан, Гуюк просит помощи! Урусы отбили его атаку, он вынужден отступить и ждет твоего прихода.
«Гуюк просит помощи!» У Менгу радостно защемило сердце.
— Урусов много?
— Много, хан!
— Далеко до них?
— Полдня ходу.
— Накормить и наградить посланца, — приказал хан.
Все ждали, что он тотчас даст команду двигаться на урусов, но Менгу не торопился. «Много, хан!» не выходило у него из головы. Может, не ввязываться, уйти? Но повелитель не простит! И он решился.
— Сейчас кормить людей и готовиться к ночному походу!
Приближенные двинулись к выходу. Менгу задержал тысяцкого Байдеру:
— Пошли своих людей окружить город, чтобы ни одна птица не смогла ни влететь, ни вылететь!
Едва забрезжил рассвет, в воротах Козельска показались несколько всадников. Они стремглав поскакали в разные стороны.
Воевода так намаялся за эти сутки, что едва держался на ногах. Однако он решил дождаться их возвращения и примостился на ступеньках внутренней стены. Сеча не услышал, когда посланцы вернулись, — согретый лучами весеннего солнца, он спал, приоткрыв рот. Всадники стояли перед ним, терпеливо дожидаясь пробуждения. По безмятежным лицам воевода сразу понял: все благополучно, врага поблизости нет. С этой вестью он поспешил к князю, приказав страже зорко глядеть вокруг. Дал и другой наказ: кто захочет выйти из города — пропускать.
Василий еще спал, но бояре и дружинники были в сборе. Хотя весть, что татары ушли, уже разнеслась по городу, всем хотелось услышать это из уст воеводы.
— Вижу, что первая победа принесла вам веру в счастливое избавление от врага, — начал Сеча, опершись руками о стол. — Все ли так думают?
Голоса разделились. Воевода повернулся к Аскольду.
— А что ты скажешь, сын мой?
Аскольд, сидевший, как и полагается молодому дружиннику, в конце стола, поднялся.
— Я думаю, други мои, что это был передовой отряд, и нам нужно готовиться к серьезным битвам. Если будет осада, татары закидают нас огненными стрелами. Надо покрыть солому на крышах пластами земли.
— Верно говорит! — одобрительно загудел совет.
— А еще, — осмелел юноша, — пока есть время, нужно устроить ловушку, чтобы татары не смогли подогнать к стенам свои осадные машины.
Отец не мог сдержать гордой улыбки.
— И это хорошо. Думаю, надо выставить и дозорных. Если это все — совет окончен.
После совета Аскольд с большой группой горожан, вооруженных топорами, лопатами и ведрами, вышел из города и направился к южной стене. Дойдя до рва, он нарезал целую охапку прутьев с ближайшего кустарника, тщательно очистил их и сложил кучкой. Разметил лопатой небольшую площадку и, поплевав на руки, принялся за работу.
Окопав, аккуратно снял с участка дерн. Вырыл яму, землю от которой козельчане относили ведрами к реке и сбрасывали с обрыва, перекрыл ее прутьями, а сверху снова положил дерн. Яма стала незаметной.
— Понятно? — спросил он, любуясь своей работой.
— Понятно! — был дружный ответ. — А где делать?
Аскольд колышками разметил места, люди взялись за работу.
По дороге домой юноша встретил несколько колымаг. Вместо возниц на них восседали бояре. Завидя Аскольда, они отворачивались. Но холопов, сопровождавших их, было очень мало.
«Значит, люди отказались бросать родные стены!» — радостно запело у юноши в груди.
За крепостными стенами кипела жизнь. Люди сновали, как потревоженные муравьи: укрывали крыши дерном, обмазывали стены домов глиной. От этого город приобрел печальный золотисто-осенний цвет.
«Ничего, если отстоим — все вернем», — попытался успокоить себя Аскольд.
К обеду горожане осмелели, многие отправились за город искать свою скотину. Добравшись до места выпаса, застыли как громом пораженные. Весь скот лежал порубанный, вперемешку с потоптанными татарскими всадниками. Неподалеку нашли и Луку — наискось рассеченного от шеи до пояса, сжимающего в сухом кулачке рукоять бича.
— Вот наш спаситель-то где! — загалдели мужики, снимая шапки.
Бабы завыли.
Сняли с убитого татарского коня расшитую золотом попону, уложили на нее Луку. Мужики с суровыми лицами молча подняли пастуха, и под тихое завывание баб процессия двинулась к городу.
Вскоре на церковной площади собралось столько народу, что и ступить было негде. Люди долго стояли, склонив головы перед телом пастуха, отдавшего за них жизнь. Их лица лучше всяких слов говорили о глубокой признательности к человеку, который при жизни был незаметен, а в суровую минуту показал огромную силу и крепость духа. Батюшка отслужил панихиду. Вся площадь рыдала, даже мужики украдкой утирали слезы. Луку похоронили на церковном дворике — первую жертву той беспощадной силы, которая неотвратимо надвигалась на них, как весенняя гроза, сотрясая землю громовыми ударами. Здесь хоронили самых знатных людей города.
Это событие еще раз напомнило о реальности угроз. И Сеча снова забеспокоился. Он приказал усилить дозоры, рубить на дорогах засеки и запереть ворота. Все чаще и чаще его мысли возвращались к посланным им гонцам.
Гуюк-хан окончательно пришел в себя. Собрал остатки войска, выставил дозоры. Дал наказ: к городу близко не подходить, урусов, занятых в поле, не тревожить. Но зорко следить, чтобы никто не попытался добраться к соседям. За поимку посланцев он объявил награду.
— Князь, если не глуп, пошлет за подмогой. Смотри, — погрозил он тысяцкому Абдуле, — чтобы мышь не проскользнула!
Умен был Гуюк, не обманешь. Абдула вскоре убедился сам.
Первым попался Игнат Беск. Опытный воин, он не раз бывал в походах с воеводой. Хорошо знал дороги, и его хорошо знали в Чернигове. Игнат понимал ответственность, которая возлагалась на него. А взяли до смешного обидно и горько: ранним утром, спящего под развесистым дубом. Проведя более полутора суток на коне, он уже считал себя в безопасности и, пожалев лошадь, дал ей возможность подкрепиться свежей травкой. И сам решил немного передохнуть, выбрав под дубом сухое место. Проезжавший мимо татарский дозор, увидев пасущегося на рассвете коня, мигом смекнул, в чем дело. Урус даже не успел открыть глаза, как на него навалились, грубо и крепко связали. Волосяные веревки врезались в тело. Но не эта, другая боль мучила Игната: горесть сознания, что не выполнил поручения воеводы, что родному городу не придется ждать помощи от Великого князя. И глодала обида, что его, опытного воина, повязали как несмышленыша…
