Первым попался Игнат Беск. Опытный воин, он не раз бывал в походах с воеводой. Хорошо знал дороги, и его хорошо знали в Чернигове. Игнат понимал ответственность, которая возлагалась на него. А взяли до смешного обидно и горько: ранним утром, спящего под развесистым дубом. Проведя более полутора суток на коне, он уже считал себя в безопасности и, пожалев лошадь, дал ей возможность подкрепиться свежей травкой. И сам решил немного передохнуть, выбрав под дубом сухое место. Проезжавший мимо татарский дозор, увидев пасущегося на рассвете коня, мигом смекнул, в чем дело. Урус даже не успел открыть глаза, как на него навалились, грубо и крепко связали. Волосяные веревки врезались в тело. Но не эта, другая боль мучила Игната: горесть сознания, что не выполнил поручения воеводы, что родному городу не придется ждать помощи от Великого князя. И глодала обида, что его, опытного воина, повязали как несмышленыша…
Юшку брали долго. Он наверняка ушел бы, если бы не сусличья нора. Юшка никому не доверял, крался, если чуял опасность, как лиса, ведя на поводу лошадь. Придерживался главным образом околотков, прятался в балках. Он первым заметил татарских конников и стал уходить узкой, залесенной балкой. Когда берега ее внезапно выположились и слились с окружающей местностью, он решил там не отсиживаться. И в этот момент его засекли. Конь был надежный, Юшка далеко опережал татар и не сомневался, что ему удастся, сбив погоню со следа, затеряться. Но конь подвернул ногу, попав в сусличью нору, и рухнул на землю, придавив собой всадника. Когда ревущие от торжества татары подскочили к Юшке, готовясь набросить веревки, он вонзил нож себе в сердце.
Тело Юшки к ночи было брошено к ногам хана. Гуюк торжествовал — его предвиденье оправдалось. Это был второй посланец урусского князя. Награды хан не жалел.
Но первый урус молчал, несмотря на все пытки. Гуюк собрал курултай. Монголы расселись на мягких шкурах в наспех поставленном шатре. Перед каждым стояли большие пиалы с арзой. Хан любил этот напиток и всегда возил с собой. Подали жареное мясо. После того как все насытились, Гуюк повел разговор. От Менгу нет никаких вестей. Надо решать, идти ли на город без поддержки или ждать.
Трудно сказать, что пришлось бы отвечать курултаю, если бы не раздавшийся снаружи шум. В шатер вбежал возбужденный воин.
— Хан, принимай пленных! — в почтении склонив голову, торжественно произнес он.
— Пленных? — удивился Гуюк. — Ну что ж, веди сюда.
Воин отрицательно покачал головой.
— Их много, хан, все не войдут.
Перед входом в шатер стояло несколько десятков человек. Внимание Гуюка сразу привлекли женщины. Его взгляд скользил по их лицам, фигурам.
— Кто будете?
Толмач перевел. Вперед вышел полный человечек. Он стянул с головы шапку, обнажив огромную блестящую лысину, низко поклонился.
— Мы будем люди именные, бояре козельские.
— Почему бросили свой город?
— Мы, почтенный хан, решили не вступать с тобой в бой, зная твою силу.
— Всех увести, — распорядился хан, — проучить как следует. Женщин не трогать! Этого, — он показал на худого болезненного старика, — оставьте. Допрашивать буду.
Взглянув на старика, Гуюк поморщился. Он не любил таких людей, их вид напоминал о бренности этого мира. А хан хотел жить, и жить хорошо. Но такие люди легче всего выдавали секреты. Хан отпил арзы из пиалы и спросил сурово:
— Много ли войска в городе?
Когда толмач перевел, боярин посмотрел по сторонам и со вздохом сказал:
— Войска много, — он закашлялся, вытер слезы и продолжал: — Весь город войско, но дружинников мало. Хорошо, если несколько сот наберется.
Он замолчал. Худые руки беспрестанно теребили одежду.
— Кто руководит? — продолжал допытываться хан.
— Воевода Сеча. Князь наш юн… — и опять боярина задавил кашель.
— Приведите мне того уруса, что все молчит.
Воины притащили Игната. Он еле держался на ногах, лицо все было в запекшейся крови. Сквозь изодранную одежду виднелись страшные раны.
— Знаешь этого? — хан указал боярину на Игната. Тот посмотрел, отвернулся.
— Знаю… — тихо сказал он. — Это дружинник Игнат.
— Куда посылали?
Боярин не выдержал и посмотрел на гонца. Игнат с трудом поднял голову и презрительно взглянул в ответ. Боярин опять отвернулся и прошептал:
— В Чернигов. Просить по… — но закончить не успел. Игнат, собрав все силы, так пнул боярина, что тот отлетел к стене. Охрана набросилась на Игната, кто-то ударил его рукоятью меча по голове, и дружинник со стоном рухнул на пушистые ханские шкуры.
Выяснив, чего хотел воевода, Гуюк-хан велел усилить заставы, ни в коем случае не пропускать козельских посланцев.
К ночи подошел хан Менгу.
После похорон Луки к Сече потянулись мужики — с вилами, топорами, рогатинами. Каждый шел не один — вел сына, брата.
— Вот, пришли драться за нашу землю, — сказал за всех худощавый смерд с льняными волосами. — Раз на Русь беда пожаловала, должны стоять вместе. Вас положат, нам не устоять.
К вечеру прискакали дозорные со страшной вестью: татары опять двинулись на город. Все бросились на стены, за которыми безмолвствовала, погружаясь в сон, земля. Далеко в сгустившемся мраке мелькали слабые огоньки. Они росли, сливаясь в поток, который неудержимо, словно весеннее половодье, двигался к городу. А с ночи загорелись вокруг костры, возвестившие о том, что далекий мир остался позади. Это было страшно сознавать, но этого все ждали. Как улитка, забравшаяся в свой панцирь, город приготовился к встрече.
Стояла тихая весенняя ночь. Высоко в небе холодно переливались звезды. Узкий серп луны слабо освещал еще не успевшую прогреться землю. Внезапно костры погасли. Воцарилась темнота.
— Не видать? — поминутно спрашивали козельцы друг у друга. Но мрак до поры надежно скрывал свою тайну. Изредка тяжелую, выжидающую тишину прерывал крик ночной птицы. Люди чувствовали, что враг притаился, как зверь, изготовившийся для прыжка.
Воевода стоял у самого края стены. Рядом с ним Аскольд, оставшиеся бояре, дружинники. Прикорнув у противоположной стены, спал князь Василий. Сеча хотел отправить его домой, но тот наотрез отказался и сейчас, утомленный ожиданием, погрузился в крепкий ребячий сон. Чуть в отдалении стоял князь Всеволод. Все эти дни он не показывался на люди, а сегодня появился на стене в полном вооружении. Он не задавал никаких вопросов, просто стоял сиротливой осинкой, готовый в одиночестве встретить удары судьбы. Сначала его сторонились, потом просто перестали замечать.
