— Добре, — согласился Обухович. Его понурое, исхудавшее и постаревшее за месяцы осады лицо выражало полное безразличие. Он не любил проигрывать, а сейчас полностью проиграл — и своим, и врагу. И царю, и собственным людям. Обухович завидовал никогда не унывающему Боноллиусу. «Вроде и нипочем ему все», — думал про инженера воевода, хотя понимал, что Боноллиусу далеко не все равно. Просто уж такой человек — никогда не покажет своих эмоций.
Поравнявшись с московской свитой, Обухович, Корф и Боноллиус, держащийся чуть сзади, слезли с коней и отвесили поклон царю. Как и предлагал инженер — номер шесть. Ехавшие за воеводой люди также спешились и медленно положили к ногам царя знамена смоленских полков. Алексей Михайлович важно восседал на коне, свысока из-под прикрытых век наблюдая за сдачей полномочий былых властей города. Воевода вновь отвесил короткий поклон, махнул своим людям, и те сели обратно в седла. Чуть более пятидесяти человек из гарнизона Смоленска, как и обещал царь, беспрепятственно отправились на запад, в Литву. Однако к этой полусотне человек, к немалому и приятному удивлению воеводы и Боноллиуса, из города вышла большая толпа горожан со всем своим небогатым скарбом. Около шести сотен человек, ранее не голосовавших за идею Обуховича сопротивляться московитянам, сейчас уже высказывались за нежелание оставаться в Смоленске под присмотром стволов царских пищалей. Мелькнул в толпе и знакомый белый чепец той самой отважной девушки, что остановила бегущих смолян и повернула их лицом к врагу в самый ответственный момент боя.
— Странные люди, — усмехнулся Боноллиус, бросая со своего седла оценивающий взгляд на толпу горожан, — капитуляцию они хотели, но сдаваться не хотят.
— Они просто хотели положить конец этой бойне. Бессмысленной, — мрачно ответил Обухович, — бессмысленной потому, что у нас в самом деле не было шансов выстоять. Помощи, кою я обещал и сам ждал, нет и не будет, любый мой пан Якубе…
Елена Белова с небольшим узлом в руках также покидала Смоленск, ее голубые глаза зло наблюдали, как складывают знамена смоляне перед ненавистным царем в расфуфыренной одежде, восседавшим, как китайский мандарин, на богато убранном коне.
— Ничего, — процедила Елена, не ясно к кому обращаясь, — придет время, и вы лично мне бросите свои знамена к ногам, лотры проклятые!
Пожилой мужчина, услышав эти слова, лишь горько усмехнулся, оглянувшись на Елену.
— Эх, молодость, молодость! — вздохнул он. — Ах, если бы, если бы!...
Ну а московское войско торжественно въехало в такой желанный и неприступный город, который более уже никогда не вернется в лоно Речи Посполитой или же хотя бы в родное княжество — сбывалось пророчество волхва Водилы из Орши. Многие смоляне, поверив царским грамотам и обещаниям сохранить посты и свободы, добровольно пошли под московскую корону. Возможно, они полагали, что царская власть задержится ненадолго. Подкоморий смоленский, князь Самуил Друцкой-Соколинский, королевский секретарь Ян Кременевский, городской судья Галимонт, будовничий Якуб Ульнер, ротмистры Денисович, Станкевич, Бака, Воронец, некоторые шляхтичи, немецкие наемники, казаки, гайдуки и мещане вышли встречать царя. Они теперь стали гражданами другого государства, где их ждала полная неизвестность.
Царь в первые же дни приказал все костелы и лютеранские храмы обратить в православные церкви, но, стараясь угодить смолянам, пригласил всю смоленсісую шляхту в свой шатер на пир в честь победы.
— Нам будет не хуже под московским царем, а там, может, наши и вернутся, — судачили шляхтичи, поднимая кубки чистой медовухи за здравие своего нового патрона, угощаясь астраханским виноградом, что в изобилии в патоке и просто так доставили в лагерь Алексея Михайловича.
* * *
И так же долго, как и Смоленск, сопротивлялся Дубровно под началом минского мечника Александра Юзефовича Глебицкого. Три месяца отражал атаки врага небольшой город к западу от Смоленска. Уже сдался и сам Смоленск, а Дубровно стоял, как скала. Под стенами города скопились лучшие силы московского царя: части Якова Черкасского, Трубецкого, Никиты Одоевского, Куракина… Глебицкий уже знал, что сдался Смоленск, но сопротивления не прекращал. Но когда к концу октября истощились запасы провианта и пороха, Глебицкий решил начать переговоры о сдаче. Московиты так же, как и смолянам, обещали, что всем, кто захочет уйти в Речь Посполитую, гарантируется безопасность. Но Глебицкого обманули. Под видом встречи с царем оборонцев отправили в Смоленск. Там, в Смоленске, всех мужчин силой выслали в Казань, а их жен и детей оставили в Смоленске.
Глава 16
ОСАДА НЕСВИЖСКОГО ЗАМКА
В отличие от смолян, совсем иное мнение о царе и его порядках сложилось у жителей других городов Литвы. На запад потянулись струйки, перераставшие в ручьи и реки беженцев из Мстиславля, Могилева, Орши, Шклова, Борисова, Гомеля, а также из городов и деревень, к которым еще только приближались захватчики. Ужасы рассказывала одна еврейская семья из Могилева, приехавшая в Несвиж. Царские казаки да ратники, вступившие в город с согласия его жителей, посекли саблями да ножами за стенами города почти всех евреев. Семья из Мстиславля расписывала события еще страшнее:
— Граф Трубецкой штурмом взял город, — говорили Михалу Радзивиллу беженцы, приехавшие на запряженной тощей лошадью телеге, — всех жителей, тысяч пятнадцать убили — народ всяческий: и шляхетский, и мещан, и жидов всех под корень высекли, а потом, протрубив, среди трупов живых искали и в плен в Москву забирали. Замок и паркан огнем пожгли. Всюду запустение, ни коров на лугу, ни человека в поле. И у вас скоро так будет. Поэтому мы, может, дальше поедем. В Польшу. Может, там нас король защитит.
Беженцы из деревень Верасница, Букча, Глинная, Храпина и Колки рассказывали, что все сии вески сожгли до последней хаты, лишь уголь да пепел теперь на этих местах.
Бежала под защиту к Михалу и его тетка, аббатисса местного бенедиктинского монастыря Эуфимия. Она умоляла племянника укрыть за стенами замка ее вместе с монахинями от разъяренной солдатни Хованского.
— Мой долг — защитить святых сестер и вас, тетушка, — привечал женщин юный хозяин замка, а сам отдавал срочные распоряжения о найме в Подляшье солдат дня усиления несвижского гарнизона. Однако тетка Эуфимия боялась оставаться даже в Несвиже, глядя, как мало людей для обороны у Михала. Она посовещалась с племянником, списалась со своим братом — канцлером великим литовским Альбрехтом Станиславом и решилась со своими святыми сестрами на дальнее северное путешествие в более безопасное Поморье. И как раз вовремя. Армия Хованского уже стала лагерем под Несвижем. Безоружные горожане спасались бегством, а те, кто мог держать в руках мушкет или саблю, шли в замок. Озадаченный Михал, естественно, при всем своем желании не мог принять всех желающих — их было слишком много. По этой причине ворота открывали только перед теми, кто мог быть полезен для обороны фортеции. Всем остальным Радзивилл предлагал укрыться в католическом иезуитском костеле, где три священника с большим трудом оказывали помощь всем прибывающим.
