Действительно, и мать, и сестра стали собираться, чтобы очистить место для новой владелицы Андау.
Несмотря на уверения, мольбы и уговоры, Генриху не удалось победить в матери ее простую, но сильную буржуазную гордость.
Если бы Алина была бедная девушка, но из какого-нибудь саксонского семейства, порядочного и честного, то госпожа Шель не задумалась бы, так как она все-таки обожала своего единственного сына; но для нее музыкантша, артистка была то же, что акробатка, кривляющаяся перед публикой за деньги. Она была убеждена, что Алина дурного поведения, что она, по всей вероятности, сатана хитрости, зла, коварна, быть может, отчасти и колдунья, немного училась той темной науке, в которую верила госпожа Шель.
Генрих проговорился, что Алина замечательно образованна, много читала книг и даже знает по-латыни, и госпожа Шель была даже несколько испугана этим.
– Не только он не будет счастлив с нею, но эта колдунья изведет его и воспользуется его состоянием, – говорила госпожа Шель.
Алина жила в Дрездене; Генрих проводил почти все время в экипаже, на дороге между Дрезденом и Андау. Он все надеялся убедить свою мать повидать Алину, но все, что он ни делал, не приводило ни к чему.
Он умолял мать принять невесту, а она умоляла его не гибнуть, не губить себя женитьбой на цыганке без роду и племени.
Одно из предположений матери глубоко запало в душу даже самому Генриху.
– Знаешь ли ты, по крайней мере, сказала ли она тебе откровенно: кто она, откуда, какой национальности? Знаешь ли ты хоть что-нибудь из ее прошлого? – спросила однажды госпожа Шель.
Генрих должен был сознаться, что он ничего не знает и что относительно своего прошлого Алина никогда не хотела ничего сказать ему, а то, что он узнавал, – было полно противоречий. Алина, когда он замечал это, добродушно соглашалась и объясняла эти противоречия тем, что самую истину она открыть не может и не хочет.
Когда Генрих объявил день, назначенный для свадьбы, госпожа Шель совершенно серьезно начала укладываться, и добрый Генрих, все надеявшийся на хороший исход, очутился в самом трудном нравственном положении.
Он искренне любил мать и сестру и не мог без боли в сердце подумать, что они выедут из родного гнезда и отправятся в Дрезден, на маленькую квартиру.
У госпожи Шель было собственное состояние, но очень небольшое, которое дало бы возможность жить только самым скромным образом, особенно после жизни в Андау.
В эти дни, когда госпожа Шель объявила своим двум служителям, что они выезжают навсегда из Андау, когда начали укладывать вещи барыни и барышни, Генрих, глядевший на все в какой-то лихорадочной нерешительности, терял голову и не знал, что делать.
До сих пор главные усилия Генриха были направлены на то, чтобы уговорить мать, так как сестра его Фредерика, по-видимому, относилась к его женитьбе совершенно хладнокровно. При жизни отца Генрих был, конечно, очень дружен с единственной сестрой; со дня смерти отца занятия, дела, хлопоты, затем путешествия и, наконец, безумная страсть к Алине – все вместе как-то случайно отдалило его от сестры, и теперь он заметил резкую перемену в этой, еще недавно веселой и добродушной полудевочке.
Действительно, это время, столь бурное для Генриха, вдруг вырвавшегося из-под опеки отца, не прошло даром и для Фредерики.
Если за это время она не путешествовала и не пережила такой страсти, как ее брат, то пережила много иного в четырех стенах своей горницы.
Факт, что отец скончался и что все состояние принадлежит брату, а она остается с крошечным приданым, которое получит от матери, – этот факт застал Фредерику как бы врасплох, испугал ее и возмутил все ее существо.
– Какая же разница между мною и братом? Почему состояние, приобретенное знаниями и трудом отца, все достается одному ребенку, потому что он мужчина, а другой ребенок, как женщина, не получает ничего?
Только раз решилась Фредерика намекнуть матери об этом факте.
Госпожа Шель объяснила, что подобного рода вещи бывают сплошь и рядом. Это нечто вроде майората. Девушка, выйдя замуж и имея долю в промышленном предприятии, вводит в это предприятие чужого человека, своего мужа, и отсюда могут явиться раздоры, споры, и все это поведет к гибели состояния.
Фредерика, конечно, не была удовлетворена подобного рода объяснением.
Насколько Генрих – добрый, страстный, немного впечатлительный и пылкий – уродился в мать, настолько Фредерика была живой сколок со своего отца по характеру и силе воли. Пока отец был жив, она весело прыгала по душистым полям, прилегающим к Андау, бродила по рощам, каталась в лодке. Отец, по-видимому, любил ее более сына, и Фредерика, бессознательно для самой себя, чувствовала себя в Андау более хозяйкой, чем брат. Мысль о том, кто здесь будет полным хозяином когда-нибудь, не могла прийти ей в голову, так как мысль о смерти отца никогда не посещала ее.
Между тем страшный факт совершился, и Фредерика внезапно пережила то же, что Алина, прежняя Людовика, когда-то в замке Краковского.
Фредерика точно так же почувствовала, что ее общественное положение изменилось сразу. Она живет в доме богача брата, на его счет. Со смертью отца она вдруг как бы стала чужой в тех стенах, где родилась, провела детство и часть своей юности.
Положение молодых девушек разнилось только тем, что Алина была изгнана вон из дома, а Фредерика все-таки оставалась на время, до минуты своего замужества.
Пылкая Алина, смелая, дерзкая, взялась за дело с первой ужасной минуты. После преступления она грозила отправить в тюрьму иезуита и старую тетку, но затем вскоре порыв прошел, положение незаконнорожденной дочери заставило смириться перед волей судьбы. И впечатлительная натура, талантливая и страстная, скоро согласилась жить теми грезами, о которых так часто откровенно повествовал старик Майер.
Фредерика с первой минуты, пораженная несправедливостью людского закона, отдалась своим тайным помыслам не порывисто и не бурно, а тихо и упрямо. Она сама не знала, что, уродившись в отца, она с минуты его смерти сделалась совершенно его двойником; та же решительность, та же настойчивость, почти деспотизм, готовый ежеминутно проявиться над всеми, вдруг сказались в молоденькой девушке; и она – прежде детски откровенная с единственным братом, ласковая с матерью, любезная со всеми, вечно веселая, с маленьким только оттенком, едва заметным, гордости и своеволия, – вдруг изменилась. Хорошие качества, черты молодости стушевались, спрятались. Посторонние говорили, что она вдруг возмужала, стала серьезнее после горя, ее постигшего.
Мать замечала, что Фредерика стала скучнее, раздражительнее, и только раз или два у госпожи Шель смутно мелькнула мысль, что Фредерика завидует богатству своего брата. И вот теперь, когда Генрих, глубоко расстроенный, отчасти оскорбленный в своем чувстве к Алине, как потерянный, присутствовал при укладке вещей матери и сестры, ему вдруг пришло на ум то, о чем он забыл и думать, – вопрос об его отношениях к сестре, которые изменились со дня смерти отца.
