В умеренно ранний час мы снялись с лагеря и продолжили свой путь на восток, пока наконец не остановились в намеченной ранее лощине между холмами, на вершинах которых выставили неприметные пикеты.
— Очень может быть, что Клинор все еще находится в Труа и поджидает нас. — Судя по тому, что рассказал Жиро, он действительно был там еще день назад, все прочее он воспринимал и оценивал весьма туманно и одновременно преувеличенно. — Поступим так, как задумывали, выедем отсюда кружным путем и направимся к воротам. — Ехать мы собирались не вдвоем с Фонтажем, а вчетвером, считая Мишеля и… а вот слугу Фонтажа, довольно темпераментного полуиспанца Пачеко, мы решили с собой не брать, как наименее посвященного. Вместо него мы взяли с собой Жиро, которого я попытался привести в некое подобие нормы с помощью того, что можно было бы назвать ретроспективным гипнозом — введением в состояние его «прошлой жизни». Что-то получилось, но по большей части — нет. Придется позже как следует попрактиковаться и поотачивать этот фокус. Тем не менее, я решил, что он может быть полезен и так будет лучше для него самого. Хоть какая-то жизнь и действие. Надежда на «не окончательность».
За главного в войске номинально был оставлен Каррико, которому предстояло вести отряд дальше, и которому под страхом смерти (и в шутку и буквально) было велено прислушиваться ко всем советам Дианы. Фактически командование переходило к ней и Изабелле. Понимать что-либо Каррико тут был не обязан. Впрочем, отданные ему приказы его ничуть не огорчали. Он обладал слишком легким характером и был слишком галантен, чтобы не получить даже веселого удовольствия от перспективы во всем слушаться дам. В случае же каких-либо осложнений и Диана и Изабелла сами прекрасно знали, что им делать.
Отправляясь на разведку, мы предусмотрительно применили небольшой маскарад: мои спутники взяли других лошадей, благо, выбор был обширный. Не желая расставаться со своим Танкредом, я еще накануне отдал приказ закрасить ему хной звездочку на лбу и белые бабки. Мы немного переменили привычный стиль одежды и отчасти оружие, а в прочем не стали делать ничего особенного, что могло бы нам помешать или как-то излишне обременить. И вскоре после полудня, добросовестно попетляв в холмах, чтобы казалось, будто мы прибыли совсем не с той стороны, с какой прибыли, мы приближались к городу.
Дорога на Труа оказалась безмятежной. И та, по которой двигался отряд до нашего расставания, и та, по которой мы теперь подъезжали к воротам. Более спокойной, безлюдной и мирной, чем это считалось бы нормальным. В отдалении это казалось еще не совсем явным и лишь смутно приятным, затем понемногу все более разжигало тревожный азарт, все еще не теряя своей специфической приятности.
То и дело по пути встречались очень вежливые патрули в блестящих кирасах и касках, столь одинаковых, что это наводило на мысли о заводском производстве. Мишель, из всех нас, при их приближении чувствовал себя наиболее тревожно и не в своей тарелке, но героически молчал. Когда-то я рассказал ему больше, чем следовало. Посмотрим, выдержит ли он это. Фонтаж, как обычно, хранил свойственную ему невозмутимость, из-за которой на него всегда можно было положиться, вне зависимости от того, сколько он знал. А Жиро было почти безразлично, на каком он свете. Но он полагал, что все идет хорошо.
Мы были предельно вежливы с невообразимо вежливыми патрульными и неизменно соглашались, что созданный Господом мир прекрасен. В ответ нам едва не рукоплескали и всюду пропускали как родных. Мы просто взяли верный тон. И нас было только четверо. Вернее, даже двое, со слугами (куда пришлось отнести Жиро, по причине состояния здоровья) — последних никто не воспринимал всерьез как дополнительную опасность, их наличие было само собой разумеющимся и не подозрительным. Вовсе не потому, разумеется, что они не считались за людей, тем более среди хранителей, для которых все люди — братья в автоматическом порядке, пока не дана команда: «фас».
И так, подтверждая верность поговорки «наглость — второе счастье» и «прямое действие — тоже непрямое, если его не ожидают», мы беспрепятственно проникли в славный город Труа, куда вряд ли сумели бы проникнуть так же просто, будь нас хоть на пару человек больше. Или меньше — одинокие путники всегда подозрительны.
В самом городе царил глухой страх, плотный, липкий, будто пропитанный черной въедливой копотью как легендарный лондонский туман. Повсюду на улицах физически ощущалось присутствие хранителей, повсюду сверкали зловеще-угрожающая сталь и солнечные миролюбивые улыбки. Хоть город был оккупирован, жертв видно не было. Должно быть, их всего лишь ждало недобровольное присоединение к вечному братству. Террор пах ладаном, пока еще не кровью и не костровым дымом. Город затаился. Но продолжал жить и даже притворяться, что все идет своим чередом. Насколько это еще было возможно и насколько долго он сумеет протянуть в сознании.
Методично, дом за домом, все его жители, хотят того или нет, будут обращены. Пока еще процесс не зашел так далеко, но вырваться самостоятельно из сжимающихся братских объятий горожанам уже не удастся. Все были мирны или смирены, и разве что по глазам можно было угадать, что кто-то не рад тому, что происходит. Даже карманники бродили потерянно, будто тени, на цыпочках, с мистическим ужасом на перекошенных лицах. Реакция у хранителей выше, чем у обычных людей, сила тоже, а последствия — непонятны и оттого страшнее обычных законов.
Фонтаж поднял голову, пристально поглядел на небо, чуть щурясь, и с живым интересом огляделся по сторонам.
— И солнце светит, и птички поют… — пробормотал он с неопределенным выражением.
Мы выбрались из опасливо кружащего уличного потока, свернули парой обычных, мирных, затхлых двориков, полюбовались на горящие на солнце витражи на кафедральном соборе святого Петра и, проехав еще пару кварталов, остановились неподалеку от удобного богатого дома, к владельцу которого, возможно, у нас было дело. По закрытым наглухо ставням напрашивалось навскидку два вывода — либо дом покинут, либо хозяева спрятались в нем как улитка в раковине. Покинуть дом обстоятельно, приведя все в порядок, в последнее время им было бы затруднительно. Пришлось бы бросать все в спешке. Значит, скорее всего, они дома и пока еще не присоединились к царству всеобщего счастья.
«Если хочешь быть счастливым — будь им». Как цинично это иногда звучит… Ничего не нужно делать, ничего не нужно изменять в этом мире или в частных обстоятельствах. Просто быть. И отчего самому Линну этого совершенно недостаточно? Ведь не потому же, что он собственная генетическая копия. Ради такого дела можно было рискнуть и найти себе двойника. Хотя, Рауль говорил, что этого тоже может оказаться мало? И все же, при желании способ бы нашелся. Только желания отчего-то не было. Отчего же нужно приносить другому как священный дар то, чего не желаешь себе?
