сразу со всеми своими пленницами?
В ожидании битвы он еженощно развлекался с гетерами, однако тосковал и иногда просил отдать ему в жёны младшую дочь Дария Дрипетиду, но царь по-прежнему не подпускал Птоломея к высокородным пленницам.
Уже во второй половине дня гетайры достигли края полей, в глубине которых стоял с полками Дарий, и, чтобы не выдавать себя до поры, отступили на десятки стадий. Подходившая пехота начала было спешно выстраиваться в фаланги – никто не сомневался, что Александр ударит в тот час же, как позрит на супостата. Однако он велел гетайрам спешиться, распрячь колесницы, пустив лошадей пастись, а воинам, несмотря на вечереющий день, отдыхать, лёжа на попонах.
Лазутчики персов недоумевали, взирая издали на спящих македонцев! Бодрствовала лишь стража да пастухи у табунов коней.
Однако в полночь, когда след возжигать костры, царь запретил затепливать даже светочи и, пробудив полки, велел сбивать фаланги, седлать коней, сам разводил и строил боевые порядки войска. Заметив движение македонцев, персы уже не уснули, мало того, в кромешной тьме вдруг раздался сначала тихий, но бесконечный звериный рык, который нарастал, катаясь волнами от фланга к флангу, или обращался в упреждающий рёв, что бывает слышим на море перед бурей:
– Вар-вар-вар… Вар-вар-вар… Вар-вар-вар!
А сам Александр разъезжал перед войском на Буцефале и смотрел не в сторону врага – на звёзды, вспоминая наставления Старгаста. Тенью за ним следовал летописец и всё ещё вопрошал:
– Что ты хочешь, государь? Чего ждёшь, взирая на светила? Судьбу гадаешь или ищешь знака? Мне что писать? Ты говоришь с богами?
В глухой предрассветный час, когда от тьмы земной не сдерживаются даже звёзды и, сорвавшись со своих мест, летят по небосклону, царь дал знак к движению самым малым шагом. Многие тысячи ног и копыт ударили в твердь, и к львиному рыку добавился мерный глас поступи, совокуплённый с биением крови. И не след было бряцать оружием, стучать в щиты, как это делают римляне, устрашая противника; грозный стук сердца, неслышимый ухом, но перевоплощённый в шаг, заставлял трепетать сердца тех, кто вынужден был стоять, ждать и внимать роковым звукам приближения зверя. Ещё не позрев врага, не соприкоснувшись с ним и не скрестив оружия, персы вступили в незримую схватку и мысленно бились так не один час; не спавшие ночь, истомлённые ожиданием и неподвижностью, они уже теряли дух воинский, изнемогали от воображаемой битвы, а всё это происходило во мгле непроглядной. И каждая из этого великого множества душа у Гавгамел хотела уже не сражения на поле брани и тешила ратный разум не победой грядущей – жаждала рассвета!
Но вкупе с ним поступь незримого зверя лишь стала слышнее и ритм её чаще, а рык извергался теперь из глубин, и волны его, уподобясь морскому прибою, катились навстречу заре и востоку. Мало того, в ясном небе над головами вдруг вспыхнуло зарево, пронзённое искрами, и вызвало страх изумлённый! Мгновением позже сверкающая туча обрушилась ливнем из стрел, озарённых невидимым солнцем. И чудилось персам: не лучники, скрытые мглистой землёй, но боги стреляют с небес! Потому и взирали, даже не прикрывшись щитами, и многие пали, сражённые в очи, прежде чем лучистый восход не озарил пространство перед строем и не высветлил фаланги македонцев, будто из-под земли восставшие.
Александр был убеждён: враг устрашён и ослаблен, самое время ударить. И Парменион уже было двинул своё левое крыло боевого порядка на сближение, но в этот час персы выслали двести серпоносных колесниц, норовя пробить брешь в фалангах и разорвать их. И случилась бы косьба лютая, но под серпы угодили лишь лучники, что прятались в сухих пыльных травах, и головы их поскакали по полю с открытыми глазами. Однако от грозного рёва лошади в колесницах взыграли, попятились и, обезумев, ринулись к персам же и изрядно покосили своих. Лишь малая часть их достигла македонского строя и тут была перебита, не причинив значительного урона.
И этот неудачный заезд колесниц поверг сатрапа Мазея в отчаяние. Он вышел из повиновения императору и, нарушив боевые порядки, со своими полками бросился на левый фланг македонцев. И битва завязалась лихая: конница персов врубилась между фаланг и, напирая великим числом, раздвинула их! В этот проран, будто водный поток в ущелье, ринулась пехота, и основное сражение завязалось здесь, далеко от Александра, так что из-за всклубившихся туч пыли он видеть не мог происходящее, всецело полагаясь на Пармениона и воеводу Птоломея.
Сам же, взяв с собой Клита Чёрного, он избрал себе цель – невиданную прежде, закованную в броню вместе с лошадьми, массагетскую, то бишь сарскую, скуфь, что стояла супротив на правом фланге. Царь вздумал испытать сего супротивника, с коим еще предстояло сойтись на пути к Синему морю. С агемой, гетайрами и кликом «Вар-вар!» он сошёлся с блестящей на солнце дружиной и взялся мериться силой. И лишь тут обнаружил, что скуфь изрыгает из уст тот же клик! Вошедшие в раж, две конницы сбились и, проникая друг в друга, гремели мечами так громко, что потонули все прочие звуки сражения. А великая пыль заслонила взошедшее солнце. Сарские железные латы оказались настолько прочны, что отскакивали и зубрились калёные македонские мечи, и сразить супостата можно было, лишь угадив ему в неприкрытые пазусти, под правую или левую руку. Для битвы со скуфью более годились палицы, булавы либо топоры, просекающие броню или ломающие кости.
Александр упивался битвой, исторгая боевой клич, и сам, словно простой всадник, уже был весь забрызган кровью, которая вздымала в нём удалую силу и страсть великую кентавра. Блистая взором, он гнал Буцефала в самую гущу саров и, вонзая меч в уязвимое место врага, испытывал торжество и плотское томление! На своей спине он нёс прелестную Пифию, жену философа, а перед взором, как отражение его мыслей нарочитых, как наваждение сна, вставал образ Барсины, обнажённой и погружённой в Тигр. О, если бы в этот миг овладеть ею! Возник бы звездопад, обрушение светил небесных, оттого что запад сошёлся с востоком!
Он бился и не ведал, что происходит на поле брани, полагаясь на воеводский талант Пармениона и ярость Птоломея, который дрался с персами в самой середине боевых порядков. А тем часом соперник Мазей, прорвавшись сквозь порядок македонцев, устремился в тыл, к стану, где стоял обоз и где в своей кибитке, под охраной, была дочь Дария. И вслед за воеводой сюда перекинулась основная битва, ибо сам владыка Востока, задыхаясь в пыли, утратил всякую власть над войском. В тот час всё смешалось,
