Олег Гончаров - Полонянин

— Говори, сукин сын, почему княгиню убить хотел?!

— Кто?! Я?! Что?! — растерялся ведун, разнервничался.

— Ты! — на него Ольга грозно. — Что с сыном моим, Маренин недоносок? Говори, не то тебя живого свиньям скормлю?!

— Я не знаю, что со Святославом! — заголосил он. — Наверное, со Свенельдом он печенегов бьет.

— А гонец?!

— Не гонец он вовсе. Ведун младший. Я его подговорил, чтобы он из Киева тебя выманил, как мышку из норки! — Не ожидал я, что так быстро Звенемир признаваться в злом умысле начнет.

Видно, права была Ольга, когда говорила, что ведун трусоват. Так оно и оказалось.

— А как же ты его повеситься-то заставил? — задал я ему вопрос, на который не мог найти ответа с той поры, как понял, что православный он.

— Я ему три месяца внушал, что смерть его, если что, воротами в Сваргу станет. А он поверил. Потому согласился грудь под раскаленное тавро подставить.

— А рыжий?

— И тот такой же. Все ведуном стать мечтал. Верил мне больше, чем самому себе.

— Зачем все это? — устало спросила Ольга.

— А зачем ты моих советов не слушала? Зачем книгу христианскую не сожгла? Зачем с церкви ругу не берешь? Серафим на Козарах скоро лопнет от богатств, — стал Звенемир в себя приходить да высказывать все, что на душе у него накипело. — Народ твой богов своих чтит, а ты на греческого Бога заглядываться стала. На требы не ходишь, даров Перуну не приносишь. Может, еще и креститься задумала? Разве такое непотребство вынести можно?

— Может, и задумала! — разъярилась Ольга, ногой с досады топнула. — У тебя, сморчка, разрешения спрашивать на то не собираюсь! Я в земле этой хозяйка! Как захочу, так и будет! — нагнулась она над врагом своим поверженным, закричала ему прямо в лицо: — Обещаю, что назло тебе завтра же крещусь! А ты молчать будешь! Сопеть в две дырочки и молчать! Не то вот этим тавром тебя прижигать буду, пока весь крестами да рыбами не покроешься! Понял?! — Никогда я такой Ольгу не видел.

А Звенемир совсем сник. Даже жалко мне старика стало. Сидит на полу, слезы по щекам размазывает.

— Понял, княгинюшка, — шепчет. — Все понял. Как твоей душеньке угодно, так и поступай.

— То-то же! — княгиня от него отвернулась. — И хватит тут сопли разбрызгивать. Ты ведун народа моего. Не пристало тебе, словно бабе, слезу пускать. Я тебя пока в живых оставляю, вот и радуйся. Но если хоть волос с моей головы упадет, знай, что тебя первого на правило поволокут. И мучить будут, пока сам смерти не запросишь. Так что ты теперь меня оберегать пуще гридней моих будешь. Правильно я говорю? Что молчишь-то?

— Правильно, княгинюшка, — сквозь всхлипывания прошептал старик.

— Вот и славно. Держи, — протянула она ему свой платок. — Вытрись, чтоб послухи твои ни о чем не догадались.

— Спасибо, княгинюшка, — бережно ведун платок принял, слезы утирать начал.

Тут в дверь постучали робко. Ведун сразу с пола вскочил. Приосанился. Усы свои поправил да одежу разгладил и вмиг снова стал прежним, гордым и надменным. Лишь мокрый от слез платок в его руках напоминал о том, каким жалким он был мгновенье назад. Скомкал он его поспешно и за пазуху сунул, да еще на меня глазами зыркнул. Столько ненависти во взгляде этом было, что у меня по спине холодок пробежал. Понял я, что мне своего позора ведун никогда не простит.

— Ну вот, другое дело, — точно мамка ребеночка своего, княгиня Звенемира похвалила. — Кто там?! — крикнула.

Из-за двери голова Претича показалась. На лице у него улыбка радостная, а в глазах испуг огоньком пылает, видно, слышал он, что в светелке творилось.

— Чего тебе, сотник? — спросила его Ольга.

— Гонец прискакал, — сказал Претич. — Настоящий, — добавил он, смутившись. — Каган Святослав с воеводой Свенельдом и войском возвращаются. Завтра в Киеве будут.

Я подивился тогда, почему Ольга ведуна в живых оставила? Как у нее выдержки хватило? На ее месте я бы Звенемира на кол велел бы посадить. Но потом дошло до меня, что она опять права оказалась. Не по глупости, а по мудрости поступила, и это мне хорошим уроком стало. Понял я, что лучше врага на виду иметь, да в слугу своего верного превратить, нежели, покарав его, против себя народ настроить и снова ножа себе в спину ждать. Умная она была, не хуже Соломона — мудрая. И в уме ее и в мудрости мне еще не раз убедиться предстояло. На то она и княгиня Киевская, Руси хозяйка, а я холоп.

А пока жизнь моя дальше покатилась, и не знал я еще, сколько же мне пряхи-насмешницы узелков на нити судьбы навязали?

Не вышло у княгини Киевской обещание, ведуну данное, сразу выполнить. Не до крещения ей было. Сына она встретила. С победой войско из похода вернулось. Без большой добычи, но и без потерь особых. Зато стала Русь больше от земель завоеванных. Сильнее стала, а от этого врагам еще ненавистней.

И навалились на Ольгу новые заботы. Закружилась она в своем хозяйстве. И крещение на время отложила. Оно и правильно. Нельзя такое назло кому-то совершать. Охолонуть от горячки нужно, мысли с сердцем в лад привести.

Только когда встречалась со Звенемиром, суровела да губы поджимала. А ведун Перунов тише воды да ниже травы стал. Видно, и вправду напугала его княгиня своими угрозами, вот он и присмирел. И покатилась жизнь своим чередом, пока однажды…

Понял я, что не просто так меня княгиня утром ранним позвала. Не просто так всех из горницы выгнала, чтоб разговору нашему не мешали.

— Только тебе, Добрый, я довериться могу, — сказала она, когда за Заглядой закрылась дверь.

— Что опять стряслось?

Она помолчала немного, с мыслями собралась, подошла ко мне поближе и в глаза заглянула.

— Я с тобой никогда в бирюльки не играла, — сказала она. — Ты меня всякой знаешь…

Я невольно улыбнулся, вспомнив ее губы, которые во тьме вышгородской опочивальни мои губы искали.

— А потому не хочу вокруг да около ходить. — Она еще раз внимательно мне в глаза посмотрела, точно подвох какой-то высмотреть там могла. — Тебе такое имя — Григорий знакомо ли?

И сразу встало передо мной лицо Андрея-рыбака, вонь нестерпимая от ран гниющих в нос ударила, слова его вспомнились: «Коли окажешься в Муроме, найди там Григория-пустынника. Ученик это мой. Человек чистый и душой светлый…»

— Да, Ольга, — сказал я ей. — Про него мне перед смертью рыбак рассказывал.

— А где искать его знаешь?

— Среди муромов [80] он живет.

— Он мне здесь, в Киеве, нужен.

— Зачем?

— А то ты не знаешь? — пожала она плечами.

— Значит, все же решила ты вере своей изменить? — спросил я.