Заговорил Менгу.
— Урусы надеются, что к ним придет помощь. Давайте пошлем им в подарок головы их посланцев. Пусть убедятся, что ждать нечего. Это поубавит их пыл, а мы предложим им сдаться.
Многие поддержали это предложение. Темник уныло покачал головой, глядя, как оба хана согласно улыбаются друг другу.
Татары внезапно прекратили осаду и отошли от стен. Козельцы с удивлением наблюдали за всадником, который, чертыхаясь, переправлялся через стремительные воды Другузны. Не доезжая городских ворот, он размахнулся и швырнул к стене какой-то мешок.
— Урусы! Сдавайтесь! — прокричал он и, развернув коня, поспешно поскакал назад.
Русские спустили на веревке паренька и, когда он подхватил мешок, дружно втянули его обратно. Когда Трувор развязал мешок и вытряхнул его содержимое на землю, собравшимся предстало страшное зрелище — две человеческие головы, черные от запекшейся крови. Дружинники с трудом узнали в них Юшку и Игната.
— Вечная память вам, други, — тихо и скорбно произнес Трувор. — Не видать нам помощи, братцы…
Еще с вечера Сеча заметил на противоположной стороне Жиздры какое-то движение. Татары таскали лес и что-то сооружали.
Наутро, едва забрезжил рассвет, воевода был на крепостной стене. Густой туман над рекой укрыл берега от посторонних глаз. Когда восходящее солнце прогнало молочную пелену, стало ясно: татары навели переправы. Правда, с высоты они выглядели жидковатыми, река легко ими играла.
— Пороки по ним не протащить, — пробормотал воевода. — Но что они задумали?
Он внимательно разглядывал противоположный берег, не обращая внимания на напевы редких вражеских стрел. Враги повалили на берег, как черви после дождя. Стало ясно, что готовится серьезная атака.
— Ну как тут, воевода? — раздался звонкий голос князя Василия. — А где Аскольд?
— Може, у церкви. Княжна девчат мужскому ремеслу обучает. Ну а Аскольд вроде в помощниках.
— А что татары? — переключился князь на главное.
— Да вот, затихли, окаянные. Думаю, на штурм пойдут…
В это время татары начали переправу. Некоторые не удерживались на скользком мокром настиле и летели в воду. Не всем удавалось добраться до берега — тяжелая намокшая одежда тянула вниз.
Кое-как они все же переправились и затаились под прикрытием крутого берега, что-то выжидая. Вот на мосту показалась еще одна группа людей, судя по одежде — русские. После переправы их построили впереди, и все двинулись к городу.
— Братцы, да это ж наши, бояре! — воскликнули на стене. — Вон, Мороз первый!
Урусы шли медленно, падали. Татары остервенело стегали их плетками, заставляя подняться. Человеческая волна подкатывала все ближе. Когда до города оставалось шагов тридцать, вперед выскочил боярин Вырда. Подняв над головой связанные руки, он пронзительно закричал:
— Други, бейте их, нехристей! Прощайте! — повернулся и пошел грудью на выставленные вперед тонкие татарские копья. Многие последовали его примеру. Завязалась свалка, ряды расстроились. План Менгу рушился.
Хан Батый второй день наслаждался покоем. Ему надоела беспрерывная полугодовая скачка, и, хоть он и не дошел до тех территорий, где, по рассказам очевидцев, был рай для его войска, приказал сейчас разбить лагерь. Ему приглянулось это место — открытое, без лесов. Невысокие зеленеющие холмы разбегались далеко по сторонам. Меж них вилась небольшая речушка.
Хан лежал на вершине холма на толстой кошме. Заботливые слуги застелили ее шкурами, пропахшими дымом костров. Заложив руки за голову, хан Батый смотрел в бездонное голубое небо. Его уже давно беспокоило молчание Гуюка и Менгу. Неужели до сих пор они не одолели ничтожных урусов? Если так, это тревожный знак — значит, враг сильнее, чем они рассчитывали.
Хан вскочил, сбрасывая нагретые своим телом шкуры. Со всех сторон к нему бросились верные тургауды.
— Коня!
Ему привели белого, как зимний снег урусов, жеребца. По словам великого шамана, этот конь должен был принести Батыю счастье. И полетело с холма на холм белое диво. За ханом неслись тургауды, подпрыгивая в седлах. Вот и аил Субудай-багатура. Субудай сидел на шкуре, зажмурившись и подставляя солнцу отекшее жирное лицо.
— А, это ты, достопочтенный хан, — он приоткрыл один глаз. — Что привело тебя к старому человеку?
— От Гуюка нет никаких вестей. Неужели они не могут взять этот маленький городишко?
— Мой хан, Гуюк похвалялся взять его быстро. У хвастуна всегда длинный язык и короткий ум. — Багатур тяжело поднялся и заковылял к хану, который гарцевал на лошади.
— Что ты предлагаешь?
— Не надо было нападать. А коли напали — надо добивать, — последнее слово Субудай сопроводил решительным жестом.
— Вели трубить сбор! — Хан дернул узду.
Лицо старого воина расплылось в радостной улыбке. Все пришло в движение. Затрепетал на свежем весеннем воздухе хвостатый ханский стяг. Орда двинулась на Козельск.
Река запарила еще с вечера. То тут, то там на ее широкой глади появлялись тонкие белые языки. Они быстро таяли в сгущающемся сумраке, чтобы, окрепнув и набрав силу, вспыхнуть вновь и расти, превращаясь в густую белую пелену, которая постепенно поглощала реку, растекалась по глухим оврагам и безмолвным низинам. Туман клубился, словно поверхность закипающего котла, поднимался выше и выше. Вскоре он добрался до подножья крепостной стены и перевалил через нее, окутав город непроглядной мглой. На расстоянии двух шагов ничего нельзя было различить.
Сеча обходил воинов. Говорил он мало, но его тревога сразу передавалась людям — не было слышно ни смеха, ни разговоров. От кисельной белизны веяло безысходностью. Даже птицы смолкли.
Но вот на востоке стало светлеть. Прорвав оборону тумана, заиграли первые, еще слабые, лучи солнца. Осторожно защебетали птицы. Молочная пелена, как гидра, пряталась в свое логово. Постепенно обозначились контуры городских стен, на противоположном берегу Жиздры вырисовались верхушки деревьев, показались макушки далеких холмов. Наконец проявились очертания ближнего берега… Но лучше бы его не видеть! Всюду, куда ни кинь взор, виднелось неисчислимое грозное воинство.
Впереди в лохматых шароварах, голые по пояс, стояли, опираясь на огромные щиты, воины. Их бронзовые мускулистые торсы были прикрыты стальными пластинами на кожаных шнурках, на поясах болтались короткие острые мечи. Головы венчали блестящие остроконечные шлемы. За ними в черных, надвинутых на глаза, мохнатых шапках, виднелись копейщики. На заостренных наконечниках их длинных пик исполняли пляску смерти солнечные зайчики. И дальше, до самого горизонта — люди, люди, люди. Людское море надвигалось на смену сходящему туману.
