Утром 4 января 1660 года, в семь часов, нас разбудил грохот пушек, то есть двух маленьких фальконетов маршала, из которых в определенных случаях давали залпы. Матушка, г-жа де Баете, моя юная сестра, братья и все дамы торжественно вошли ко мне в комнату, неся наряд новобрачной — роскошное платье из серебристой парчи, расшитое сверху донизу настоящим жемчугом, с выпуклыми узорами, выполненными наполовину из атласа, наполовину из белого бархата, как и остальная отделка. Такой же была мантия с длинным шлейфом, которую пришлось нести бедняге Бассомпьеру, невзирая на его стенания.
На голове у меня был своего рода капюшон изумительной работы, усыпанный жемчугом и украшенный цветами. То были лилии, ромашки, флёрдоранж и лютики. Ткань для платья была изготовлена и расшита по заказу в Лионе. Что касается венца, то маршал заказал его во время посольской миссии в Германию у одного ювелира из Мюнхена, славившегося подобными изделиями. Принцесса Луиза Савойская, которая была замужем за курфюрстом Баварии, преподнесла этот венец в дар моему отцу. Моя необычайно роскошная фата из венецианского кружева была подарком мне от супруги дожа. Лишь цвет моего бледного, искаженного страданием лица, пугавшего тех, кто меня любил, не соответствовал этому дивному наряду.
Когда я была готова, зазвонили колокола, загрохотали пушки и раздались крики вассалов; маршал пришел за мной и повел меня к своей карете. Вернуться домой я должна была в сверкавшем золотом экипаже, который г-н Монако привез с собой по этому случаю. На пути к карете я увидела Шарни, еще более бледного, чем я, и г-на де Биарица, у которого был такой мрачный вид, что я содрогнулась. Бассомпьер ждал меня, чтобы нести мой шлейф; он едва держался на ногах от волнения, а по сторонам кареты виднелись сияющий г-н Монако, выглядевший в тысячу раз глупее, чем обычно, и улыбающийся Пюигийем; однако глаза графа, как мне показалось, были полны огня.
Мы направились в местную церковь, где нас обвенчал епископ Памье, которому помогали два или три священника. Кардинал де Гримальди, архиепископ Экса, двоюродный дед моего мужа, не смог приехать и прислал вместо себя епископа Памье. В карету г-на де Валантинуа я вернулась вместе с ним и его близкими; я рассталась со своими родными — все было кончено, мадемуазель де Грамон больше не было.
Вечером мне предстояло надеть корону, присланную кардиналом Мазарини, и белое атласное платье с серебристыми испанскими кружевами, расшитое алмазами и жемчугом, — самое роскошное платье на свете. Я сидела за столом в свадебном наряде между отцом и г-ном Монако. Улучив миг, когда мне дали перевести дух, я поднялась к себе и поплакала несколько минут; уже вечерело, и погода стояла скверная.
Войдя в темный коридор, который вел в комнаты моих горничных, я услышала позади шаги, за мной кто-то шел; я обернулась, и тут меня схватили за прекрасную фату и разорвали ее в клочья; чья-то рука обвила мой стан, и послышался хорошо знакомый голос, от которого мое сердце затрепетало:
— Если этот человек явится сегодня вечером в ваши покои, я даю слово, что убью и его, и вас вместе с ним: я не в силах этого вынести!
Нетрудно понять, до чего я обрадовалась и одновременно испугалась. Наконец-то граф пробудился! Его спокойствие было мнимым, он тоже страдал! Он жалел и любил меня, он собирался бороться за меня со своим соперником, он считал себя моим господином и не позволял мне бунтовать. К тому же эти угрозы! Я знала кузена — он был способен выполнить свое обещание и бросить вызов кому угодно, в одно мгновение сбросив маску трехмесячного притворства. Что мне было делать? Как удержать Лозена? Как помешать г-ну Монако насладиться его супружескими правами и запретить ему доступ в комнату, ставшую теперь и его комнатой? Это могло поставить в тупик даже человека с более холодной головой. Я окликнула Блондо, следовавшую за мной, и поделилась с ней своей тревогой, но не для того, чтобы спросить у нее совета — я не терплю советов нижестоящих и не опускаюсь до них, — а потому, что У меня было тяжело на сердце.
— Ах, мадемуазель! — тотчас же вскричала девушка. — Господин маршал может вас от этого избавить, надо все ему рассказать.
Эта мысль уже приходила мне в голову, но мне претило исполнить ее. Отец был таким ужасным насмешником! Я боялась его шуток больше, нежели бранных слов кого бы то ни было. За минувший день он несколько раз подвергал меня пытке. Угроза Пюигийема, которую тот произнес мимоходом (граф покинул меня сразу же, как только послышались шаги Блондо) в темном коридоре, показалась бы моему отцу несерьезной, и он лишь посмеялся бы над ней. Господин Монако, пронзенный кинжалом кузена, — это как-то не укладывалось у меня в голове, и я не считала возможным это обсуждать. Подобный шут — жертва ревности! Как можно ревновать меня к такому уроду и хвататься за нож, делая из этого трагедию? Я уже заранее слышала издевки г-на де Грамона по этому поводу.
И все-таки я решилась. Я сняла свою фату, разорванную в клочья, и спустилась вниз, преисполненная решимости бросить вызов опасности. Первым, кого я встретила, был шевалье де Шарни; обутый в дорожные сапоги, он шел с печальным и удрученным видом.
— О Боже! — воскликнула я. — Что с вами и куда вы направляетесь в таком состоянии?
— Увы, сударыня, я сейчас уезжаю.
— Вы уезжаете?!
— Да, с господином маршалом, господином де Пюигийемом и господином де Лувиньи.
— Пюигийем! Лувиньи! Отец! Куда же вас везут?
— В По; только что прибыл гонец с депешей. Господин маршал должен быть там, и он берет нас с собой.
«О, — подумала я, — отец, отец! Он все предусмотрел».
У меня свалился камень с плеч — можно было обойтись без признаний; я рассталась с Шарни, испытывая облегчение, но не избавившись от некоторых опасений. Будет ли Пюигийем сопровождать маршала? Не проявит ли он неповиновение? Я искала графа, искала г-на де Грамона. Гиш сказал мне, что они заперлись в комнате вдвоем: там решалась моя участь.
Впоследствии я узнала, о чем они говорили. Маршал увидел Лозена у подножия лестницы, еще разгоряченного после нашей неожиданной встречи. Он схватил графа и повел его за собой почти насильно. Когда они вошли в библиотеку, отец пропустил моего кузена вперед и закрыл за ним дверь на запор. Затем он посмотрел на графа в упор, но смельчак нисколько не смутился.
— Сударь, — промолвил маршал, — ступайте к себе, немедленно наденьте сапоги и дорожный плащ, мы уезжаем через четверть часа.
— Простите, господин маршал, это невозможно.
— Как это невозможно! Почему же?
— Я не в состоянии ехать верхом.
— В самом деле?! Однако вы производите впечатление человека бодрого и живого. Не стоите ли вы, скорее, на пути к безрассудству? Я не допущу, чтобы вы шагали туда под моими знаменами.
