Этот ее поступок также не остался в тайне. Милош и здесь следил за каждым ее движением.
Окончив свою ночную работу, графиня погасила бра и направилась в роскошную спальню, где постоянно горела настенная лампа с белым матовым колпаком.
Переодевшись в пеньюар, она легла на взбитые подушки. Лицо ее выглядело умиротворенным. Скоро она смежила веки, но сон ее был беспокоен. Она что-то бормотала, часто привставала и с широко раскрытыми глазами озиралась по сторонам, к чему-то прислушиваясь, потом снова укладывалась. Лишь под утро кошмары оставили ее, и она спокойно уснула.
Когда Лили окончила молиться и взглянула из окна на больничный двор, Гаген был уже за воротами и, бросив прощальный взгляд на зарешеченные окна, сел в карету.
Он уезжал. Несчастная лишалась своей последней опоры.
Теперь она осталась совсем одна, всеми покинутая, в этом мрачном доме, где все повергало ее в страх и смятение, а рядом не было никого, кто мог бы оказать поддержку, утешить.
Палата, куда ее поместили, больше напоминала тюремную камеру. Но почему в ней четыре постели?
Это обстоятельство не замедлило разъясниться.
Время, назначенное для прогулки пациентов, истекло, и они должны были вернуться в свои палаты.
И вот дверь отворилась, и Дора Вальдбергер ввела трех женщин. Значит, Лили предстояло делить свою жизнь здесь с тремя умалишенными. Одна из них, уже старуха, оглядела Лили со всех сторон, другая не обратила на нее никакого внимания, третья тотчас же села на свою постель и принялась вполголоса молиться и напевать псалмы.
Между тем наступил вечер.
Дора Вальдбергер принесла четыре деревянные чашки с водой и по куску хлеба, указала Лили свободную постель и вышла, заперев за собой дверь. Лили была так напугана обществом помешанных, что места себе не находила. Одна из ее соседок вскоре улеглась и заснула. Вторая села к столу и начала что-то писать, потом вдруг стала то смеяться, то плакать. Третья же продолжала молиться и распевать духовные гимны.
Ее пение производило на Лили тягостное, пугающее впечатление. Кроме того, среди ночной тишины до ее слуха доносились временами дикие крики и хохот помешанных из других отделений.
Лили боялась лечь спать и в смертельном страхе ожидала наступления утра. Время тянулось для нее нестерпимо медленно. С тоской и нетерпением прислушивалась она к бою больших больничных часов, и ей казалось, что ночь никогда не кончится.
Наконец начало светать. С неописуемой радостью встретила Лили первый луч утреннего солнца, проскользнувший в мрачное помещение сквозь железную решетку на окне.
Кто-то из коридора погасил лампу, вмурованную в стену над дверью так, чтобы помешанные не могли ее достать.
Лили постучала в дверь. Она тотчас приотворилась, и показалось заспанное лицо сиделки.
– Что вам нужно? – неприветливо спросила она. – Время завтрака еще не пришло.
– Переведите меня отсюда, – взмолилась Лили. – Я не могу этого вынести.
– Почему же? – спросила Дора Вальдбергер в полный голос, так что разбудила обеих спавших. – Что за странные прихоти? Разве вам здесь нехорошо?
– Я хотела бы иметь отдельную комнату, хотя бы самую маленькую, – робко попросила Лили.
– Что? Отдельную комнату? Ну, этого вы не скоро добьетесь. Если освободится что-нибудь подходящее, то, может быть, и получите, а пока придется побыть здесь.
С этими словами Дора захлопнула дверь и заперла ее снаружи.
Эта попытка только навредила Лили, так как помешанным почему-то не понравилось ее желание избавиться от их общества, и они начали посматривать на нее с заметной враждебностью.
Какая ужасная жизнь начиналась для несчастной! Признанная умалишенной, она была заключена вместе с настоящими больными и не имела возможности ни на минуту избавиться от их общества. Она чувствовала, что постоянное созерцание чужого безумия, в сочетании с собственными душевными муками и отчаянием, могло губительно на нее подействовать и, возможно, обратить в душевнобольную.
К тому же ее мучили вопросы. Каково состояние здоровья Бруно? Как обстоят дела в Варбурге? Удалось ли напасть на след Марии Рихтер?..
Следующую ночь она тоже провела бы без сна, если бы силы ее не истощились и усталость не взяла верх над всеми страхами и опасениями. Однако сон ее был непродолжителен. Песнопения и молитвы помешанной скоро заставили Лили проснуться.
Около полудня явился врач-психиатр, тот самый молодой человек, который привел ее и доктора Гагена в эту палату. Звали его Гедеон Самсон. Рыжий, с угреватым лицом и маленькими бегающими глазками, Гедеон Самсон не принадлежал к тем людям, внешность которых внушала доверие. Лили с первого взгляда почувствовала к нему непреодолимое отвращение.
Однако на психиатра сама она произвела совершенно обратное впечатление, молодость и красота новой пациентки ослепили его. Не зная этого, Лили постаралась преодолеть свое отвращение и обратилась к психиатру с просьбой предоставить ей, если возможно, отдельную палату.
– Это сейчас же будет устроено, – отвечал на ее просьбу Самсон. – Вы не должны здесь более оставаться. Я распоряжусь, чтобы ваше справедливое желание было исполнено.
Он ушел и вскоре вернулся.
– Пойдемте со мной, прекрасная сударыня. Вас зовут Лили, не так ли? Если вам еще что-нибудь понадобится, только скажите мне, я сделаю для вас все возможное.
Любезность и предусмотрительность психиатра заставили девушку изменить свое мнение о нем. Она не уловила в его словах ничего, кроме готовности к услугам, не услышала внутреннего предостерегающего голоса.
Лили вышла вслед за доктором Самсоном из палаты, где она в тоске и страхе провела двое суток. Пройдя несколько шагов по коридору, Самсон отворил дверь в маленькую комнату, устроенную так же, как и предыдущая, но с одной кроватью.
– Вот здесь вы будете совершенно одни, – сказал он со странной улыбкой. – Теперь вам больше нечего бояться.
С этими словами он хотел было взять Лили за подбородок, но она успела уклониться от этой неуместной ласки.
– О, да вы маленькая плутовка, как я погляжу! – воскликнул Самсон. – Право, жаль, что вы сюда попали. Я скоро приду к вам и расскажу что-то очень важное. До свидания.
Лили была несказанно рада, что просьба ее исполнена и она избавлена от невыносимого для нее соседства с помешанными.
Зато надзирательница Дора Вальдбергер, она же сиделка, отнеслась к этому переселению с видимым неудовольствием.
– Ого! – сказала она, входя в новую комнату Лили. – Кажется, вы сумели вскружить голову нашему доктору! Ну, со мной это не пройдет. Я ко всем отношусь одинаково, невзирая на внешность.
