Симон вез Елену из Ливии в Египет на ослице, которую получил в качестве платы за излечение жены трактирщика от кровотечений. Однако вместо того, чтобы вдумчиво готовиться к зачатию Спасителя, Елена только и делала, что спорила.
— Зачем Богу кровь моего сына?
— Твой сын и будет Богом, — кротко объяснял Симон.
— Это — софизм! — возмущалась она. — Отвечай по существу!
— Это выкуп.
— За что?
— За то, что Адам соблазнил Лилит, которую Господь создавал для себя.
— Творец не может ревновать, как мальчишка! — не соглашалась Царица Цариц.
Симон пожимал плечами.
— Он создал нас по образу и подобию своему. Ты видела человека, который не ревнует? Господь и сам говорит о Себе, как о ревнивом и мстительном.
Елена недовольно фыркала, но не сдавалась.
— И ты думаешь, Он простит людей, если мой сын отдаст Ему свою кровь? Это и впрямь возможно?
— Не знаю, Елена, — честно ответил Симон, — никто раньше не имел возможности искупить все человечество сразу. Твой сын — первый реальный шанс.
Он подумывал даже, что и неизбежная ритуальная дефлорация Елены — может получить побочный смысл. Все-таки Царица Цариц была реальной Матерью Мира, а значит, в какой-то степени — Евой. Символически совокупившись с главной женщиной всего человечества, Господь вполне мог счесть себя удовлетворенным, а нанесенную пронырливым Адамом обиду — отомщенной.
Елена на некоторое время притихала, начинала думать, а через пару стадий спор начинался вновь.
— А если мой сын не захочет этой судьбы?
— Никто не вправе его принудить, — вздохнул Симон и глянул в небо.
Это означало бы, что пророчества не сбудутся, а значит… эта оранжевая штука упадет. Комета, пусть меньшая в размерах, снова вышла из-за горизонта и снова почти не уступала в яркости Солнцу.
— А ведь ты недоговариваешь… — с подозрением проронила Царица Цариц. — Да, и мой сын сможет решать свою судьбу сам, лишь когда вырастет, а пока он ребенок, его судьбу решают родители.
«А ведь она права, — прикусил губу Симон, — надо же…»
Ему как-то не приходила мысль, что благодаря юридическому крючкотворству принцип добровольности можно и обойти, а Бога в виде кровавой жертвы Ему Самому можно распять еще ребенком.
«И каким же образом пророчества исполнятся?» — озадачился Симон и невольно глянул в небо. При той скорости, с какой развивался Апокалипсис, Спаситель просто не успевал вырасти до сознательного возраста.
— Что ты молчишь? — дернула его за рукав Елена, и Симон вздохнул.
— Ты права. Но судьбу ребенка в первую очередь решает мать, то есть ты.
Елена склонила голову, ушла в себя, а потом снова распрямилась.
— А если я погибну? Кто будет решать его судьбу?
Симон досадливо крякнул.
— Отец ребенка.
— То есть ты?
— Если ты выберешь меня в мужья, — да.
Елена натянула поводья, и ослица послушно встала.
— Скажи, Симон… только честно. Если перед тобой встанет выбор: жизнь нашего сына или жизнь всех людей Ойкумены, что ты выберешь?
Симон на мгновение опешил, но взял себя в руки и задумчиво покачал головой.
— Я не знаю, Елена. Люди большей частью ведут себя хуже скотов, и если честно, я не всегда уверен, что их следует спасать.
Мать будущего Спасителя внимательно слушала.
— А с другой стороны, — поморщился Симон, — им ведь никогда не давали шанса жить по-людски.
— Не увиливай, Симон, — требовательно посмотрела ему в глаза Царица Цариц, — что ты выберешь?
Симон вздохнул. До недавнего времени он собирался обойтись самым малым участием — организовать зачатие и дождаться рождения царственного ребенка. Симону часто приходилось видеть, как это делается, — считай, в каждом храме.
— Так, что ты выберешь?
Симон глянул в небо. Он участвовал в самых жутких ритуалах. Однако мысль о том, что ему придется способствовать распятию собственного сына, в голове не укладывалась. Да, найти людей, готовых за деньги прибить розовые ручонки безгрешного младенца к изготовленному из священного дерева кресту, было несложно, и все же…
— Не молчи.
Комета моргнула, и выпустила тонкую огненную стрелу — куда-то за горизонт.
— Если этого не сделать, — как очнулся он, — все младенцы Ойкумены сгорят живьем. Наш сын в том числе.
— Ты обманываешь, — покачала головой Царица Цариц. — Господь не способен на такую жестокость.
— Если ты думаешь, что в Содоме и Гоморре не было грудных младенцев… — горько усмехнулся Симон, — если ты думаешь, что в Антиохии…
— Хватит! — отрезала Елена. — Я все поняла! Чудовище именно ты, а не Господь!
Симон приготовился возразить, однако Царица Цариц еще не закончила.
— Я никогда не пойду на это сама и не позволю тебе, — внятно произнесла она. — Ты слышал?! Никогда!
* * *
Амр понял, что ему готовят замену, едва получил письмо от халифа. Нет, само письмо было сдержанным и даже сухим. Главную новость Амру рассказал гонец военной почты, — солдаты Амра обожали.
— Халиф вне себя, Амр, — прямо сказал гонец, — он всем говорит, что ты утаиваешь военную добычу для себя и для своего племени.
Амр скорбно поджал губы. Люди его племени брали города и ходили в шелках еще тогда, когда родня халифа зарабатывала на жизнь перевозкой дров. Иногда ему даже казалось, что халиф лишь потому получил свой пост от родичей Пророка, что все знали: этот будет кланяться им всю жизнь.
— А что вдовы Мухаммада? Что они думают?
— Вдовы Пророка не могут и не хотят идти против заветов Пророка. Они стараются быть покорны воле своих братьев и отцов.
Амр вспомнил ушедшую от него жену и вздохнул. Вдовы Мухаммада повели себя, как всегда, мудро: они понимали, что лишь отдав всю полноту власти мужчинам, можно остановить регулярное убийство девочек и такую же регулярную кастрацию мальчиков.
— И когда меня сменят?
— Я не знаю, Амр, — покачал головой гонец. — Я знаю одно: никто не верит, что мы возьмем Константинополь, Ливию и Ифрикайю. А многие считают тебя сумасшедшим.
Амр досадливо крякнул. Нет, он вовсе не собирался оспаривать решений тех, кто стоял неизмеримо выше него. Амра беспокоило другое: как только его сменят, джихад — безудержное движение справедливости вперед и вперед — захлебнется и остановится. А в преддверии скорого конце света, — он глянул на висящую над землей комету — каждая спасенная душа объективно значила больше, чем все сокровища Египта вместе взятые.
— И кто придет вместо меня?
Гонец пожал плечами.
— Трудно сказать. Об одном говорят все: Египет следует разделить на два наместничества.
