— И кто придет вместо меня?
Гонец пожал плечами.
— Трудно сказать. Об одном говорят все: Египет следует разделить на два наместничества.
«Одно — под контроль родни Али, второе — под контроль родни Хакима…» — сразу понял Амр; именно через этих двоих богатства Египта должны были отойти курейшитам, пусть и принявшими Единого позже всех.
Само по себе это его не трогало. Давно переживший большую часть человеческих страхов и страстей, Амр опасался лишь того, что слово истины, сказанное через Мухаммада, будет остановлено жадностью и личной трусостью тех, кто и ислам-то принял только по жадности и личной трусости.
— Выходим на Александрию, — кивнул он Зубайру, — и времени у нас в обрез.
* * *
Амр действовал в точном соответствии с тем, что узнал из книг о военном искусстве, — он давно уже знал, насколько прав был сириец. А потому, вместо того чтобы беспорядочно, по самую шею в воде штурмовать Никею, он сначала построил мост — из взятых Зубайром и поставленных борт о борт кораблей. Пехота по такому «мосту» перебралась на тот берег мгновенно, а уж когда плотники сколотили настилы, на тот берег переехали и воины побогаче — те, что имели мулов, верблюдов и лошадей.
— Все, Никея наша! — захохотал Зубайр.
— Еще нет, — покачал головой Амр.
Он-то знал, сколь многое еще предстоит сделать: подвезти баллисты, осушить каналы…
— Я тебе говорю, мы войдем без боя! — возразил Зубайр, — смотри, они уже побежали!
Амр хмыкнул, прищурился и увидел, что Зубайр прав. От осажденной речной крепости спешно отходили суда — судя по отличным парусам, те, что принадлежали элите города — губернатору, префектам и полководцам.
Амр глотнул и поднял глаза в небо.
— Аллах, Ты действительно велик.
Ему больше нечего было сказать. Единый снова явил свою волю — так же явно и непреклонно, как и всегда, и это означало, что и на этот раз ему не придется хоронить единоверцев. Лучшей награды Амр и не хотел.
* * *
Костас заболел, едва аравитяне двинулись в сторону Александрии. Мартина держала его голову на коленях, а его жена Грегория металась то за водой, то за смоченными в свежих отварах трав полотенцами. Но императору час от часу становилось только хуже: он кашлял, задыхался и все время сплевывал кровь.
— Я не знаю, что это за яд, — вскоре признал свое полное поражение врач, — выглядит, как обычная слабость легких, но очень уж быстро все происходит…
— Твои… родичи… постарались… Мартина… — прохрипел Костас.
— Да, — дрогнувшим голосом признала Мартина. — Больше некому.
— Императрицей станешь…
Мартина содрогнулась. Она уже видела, в какую волчью яму пытаются ее загнать.
— Да, стану…
Здесь все понимали, что никакого иного выбора у матери двух прямых наследников Ираклия нет.
— Как не вовремя… — прохрипел Костас. — Как некстати…
К этому времени он собрал столько денег, что хватало на всю военную компанию. А поскольку Александрию, величайшую столицу Ойкумены взять было нереально, Костас имел все шансы устоять.
— Как думаешь, мама… что будет?
Мартина прикусила губу и вытерла слезу рукавом. Он не называл ее мамой с девяти лет.
— Мятежи. Первым делом начнутся мятежи, Костас.
Костас надрывно закашлялся, долго не мог остановиться, и лишь когда из легких вышел крупный сгусток крови, смог выдавить первые слова.
— Вызывай армян, мама. Лучше ифригийских… отличные легионы…
— Я вызову, — глотнула Мартина.
— Пусть поставят… всю эту аристократическую сволочь… на карачки…
— Они поставят…
— Я не хочу умирать, мама!
И Мартина плакала и баюкала голову императора на коленях. Точно так же умирала и родная мать Костаса — в монастыре, под чутким присмотром тогдашнего патриарха. Точно так же умирала ее собственная мать — когда родила и стала ненужной Аникетасу. А затем наступила очередь Ираклия, теперь вот — Костаса, а вскоре, судя по всему, нечто подобное ждало и ее саму, и, — не дай Бог, — ее детей.
— Не умирай, Костас, — взмолилась она, — я тебя очень прошу, не умирай!
Он был последним звеном, которое отделяло ее от почти неизбежного будущего.
Симон и Елена подошли к Александрии, когда сезонный северный ветер по всему Египту прекратился, а мятеж, напротив, только начинался.
— Эта итальянка отравила своего пасынка, — открыто обвиняли Мартину священники — прямо на площадях.
— Мартина отменила обязательные подарки империи для Церкви Христовой, — поясняли, с чего это так взбесились святые отцы, немногие уцелевшие еретики.
— Императрица насильно постригла казначея в монахи, — указывали на истинную причину мятежей те, кто был поближе к купечеству, — а Филагриус это главный человек в империи. Его друзья такого своеволия Мартины не потерпят.
И, что интересно, императрицу ненавидели все. Армяне — из-за слухов о том, что Мартина отравила не только пасынка, но и мужа-армянина, греки — за то, что она на четверть итальянка, итальянцы — за то, что она на четверть армянка. Раскольники были в претензии за то, что она потребовала восстановления единства церквей, а в патриархии негодовали, что праведникам запретили преследовать еретиков. Мартина устами своего сына, нового юного императора Ираклонаса призвала всех византийцев любых вероисповеданий к единству и жестко запретила любые религиозные раздоры.
А уж когда пятнадцатилетний император под предлогом восстановления политики своего отца, а на деле по указанию Мартины, вернул патриарха Пирра из ссылки, полыхнуло по-настоящему. Все понимали, что это реальный шаг к восстановлению толерантности, и очень многих, давно привыкших — под предлогом войны — жить грабежом соседей, это уже не устраивало.
— Так, в Александрии сейчас делать нечего, — сообразил, куда все движется Симон, — будем отсиживаться в монастыре, пока мятежи и погромы не утихнут.
Елена содрогнулась. Она помнила, что такое погром, и неубранные трупы на улицах ее впечатлили глубоко. А едва он привез Елену в тот самый монастырь, где в настоятелях когда-то был его соратник Фома, мимо прошел армянский легион из Ифригии.
— Что происходит? Куда идут эти солдаты? — заинтересовалась Елена.
Просидевшая две три жизни за стенами монастырской тюрьмы и еще одну треть — среди таких, как Симон, она действительно понимала не все, и не сразу.
— Армяне идут мятеж гасить.
— Господи, как хорошо-то, — перекрестилась Елена, — что смерти прекратятся.
Симон оттопырил губу и промолчал. Царице Цариц вовсе необязательно было знать, что для начала армянским ветеранам придется пролить некоторое количество крови самих мятежников и погромщиков.
