Стоя на коленях у ног Яна Казимира, гетман произнес краткую покаянную речь, начав с того, что предпочел бы получить королевскую аудиенцию по случаю какого-нибудь подвига со своей стороны. Он со слезой в голосе скорбел, что волею обстоятельств предстал перед его величеством, как мятежник, обагренный кровью. Но уж раз так распорядилась судьба, то гетман умолял короля простить его вину и обещал верной службой доказать свою преданность Речи Посполитой. Ян Казимир даровал ему прощение и в виде особой милости разрешил приложиться губами к своей руке. Затем от имени короля подканцлер литовский Сапега прочитал Хмельницкому назидательную проповедь, как в дальнейшем следует себя вести.
На следующий день татары, получив сто тысяч флоринов — треть выкупа, который они называли данью, а поляки предпочли именовать подарком, ушли к Збаражу. За ними потянулась и казацкая конница.
Король, не скрывая радости и огромного облегчения, поспешил отступить к Глинянам, а оттуда — во Львов, где его войску уже ничего не угрожало.
Между тем, Хмельницкий и хан, возвратясь к Збаражу, не спешили сообщить осажденным о заключенном перемирии. Не переходя к активным военным действиям, они заняли выжидательную позицию, надеясь, по крайней мере, получить контрибуцию в возмещение военных издержек. До казаков доходили сведения о том, что гражданское население Збаража, доведенное до отчаяния, готово лучше поджечь Збараж, чем умирать от голода, поэтому еще оставалась вероятность того, что Фирлей и Вишневецкий с учетом этих обстоятельств согласятся уплатить выкуп за снятие осады. Однако, те решили иначе, разрешив женам и детям недовольных мещан покинуть город. Участь тех, кто воспользовался этим разрешением, была печальна, так как на передовых польских позициях многие женщины были изнасилованы жолнерами, а затем все они попали в плен к татарам.
11 августа Хмельницкий отправил в Збараж письмо, сообщая о достигнутом перемирии с Яном Казимиром и обещая, что осада будет снята, если осажденные выплатят татарам определенную сумму.
Прочитав это письмо, князь Иеремия, устало усмехнувшись, сказал Фирлею и Лянцкоронскому:
— Хитрит бестия Хмельницкий, хочет обвести нас вокруг пальца. Но у него ничего не выйдет. Судя по поведению татар и казаков, у них с королем действительно заключено перемирие. Нам нужно просто подождать прибытия королевского посланца, от которого узнаем истинные условия мира.
Фирлей и Лянцкоронский, с осунувшимися, как и у Вишневецкого лицами, на которых лихорадочным блеском светились глубоко запавшие глаза, согласно кивнули.
— Ждали больше, подождем еще, — добавил князь, — главное, что атаки прекратились. А деньги нам самим нужны.
Хмельницкому был дан ответ, что если он готов со своими войсками отойти от Збаража, выполняя условие перемирия, то за татар пусть не беспокоится. Если Ислам Гирею угодно оставаться у Збаража, пусть остается.
Запорожский гетман, прочитав ответ, лишь хмыкнул, не выразив особых эмоций, но хан был откровенно разочарован.
— Хитрый шайтан этот лях Ярема, — сказал он Богдану, — если бы не он, мы давно взяли бы Збараж и все повернулось бы по-иному…
И, помолчав, добавил с явным уважением:
— Великий воин.
Дальнейшим казацко-татарским хитростям был положен конец прибытием в Збараж королевского офицера полковника Минора. Он передал вождям осажденных послание Яна Казимира, в котором тот высоко оценивал доблесть героических защитников города. Согласно королевскому указу Фирлей стал сандомирским воеводой, Вишневецкий — перемышльским старостой (что было очень кстати, с учетом того, что его владения на Левобережье находились в руках восставших), Лянцкоронский был назначен старостой стебницким и брацлавским воеводой. Минор сообщил также, что согласно заключенному перемирию осада со Збаража должна быть снята безо всяких условий.
Глава четвертая. Как это начиналось
В конце августа польские хоругви покидали Збараж. Князь Вишневецкий ехал среди своих драгун, перед ними на исхудалых конях и сами похожие на скелеты неторопливо двигались «крылатые» гусары. За драгунами шла татарская хоругвь князя, за ней венгерская, потом кирасиры, хоругви Дмитрия Вишневецкого, следом тянулся обоз и артиллерия. За хоругвями князя Иеремии выступали со своими войсками Фирлей, Лянцкоронский, Остророг, Конецпольский. Измученные двухмесячной осадой и голодом, измотанные неимоверным нервным напряжением, усугублявшимся отражением бесконечных атак татар и казаков, но выстоявшие в этих яростных сражениях и не покорившиеся врагу, польские воины ступали гордо и уверенно под сенью своих знамен, колыхавшихся над хоругвями. Их оставалось немного, всего чуть более восьми тысяч, но теперь это были испытанные ветераны, цвет королевских войск Речи Посполитой.
В стороне от выдвигающихся из Збаража польских войск волновалась бесчисленная казацкая конница, а еще дальше темнела огромная конная масса татар. Полки запорожской пехоты стояли отдельными квадратами, блестя на солнце наконечниками копий. Гетман Хмельницкий на горячем, нетерпеливо танцующем под ним аргамаке, находился в первой шеренге своих войск, с любопытством вглядываясь в лица возглавлявших свои хоругви польских военачальников. Столкнувшись взглядом с Александром Конецпольским, он насмешливо поклонился, приветствуя своего бывшего начальника, но тот лишь гордо отвернулся в сторону. Когда же скрестились полные взаимной ненависти взгляды холодных голубых глаз князя Вишневецкого и темно-ореховых Богдана Хмельницкого, то, казалось, они подобно стальным клинкам, высекли целый сноп искр. Гордая улыбка зазмеилась по губам князя, он не скрывал своего превосходства над противником, который при таком численном преимуществе не смог его одолеть. При приближении хоругвей князя по рядам казаков и татар прокатилось гулкое: «Ярема!» Они, как никто другой, прекрасно понимали, кому обязаны тем, что им так и не удалось овладеть Збаражем.
Вишневецкий не обращал внимания на эти крики, погрузившись в воспоминания о событиях недавнего прошлого, благодаря которым польское войско оказалось в Збараже, окруженном несметными полчищами запорожского гетмана и крымского хана…
…В том, что миссия Адама Киселя, прибывшего в феврале 1649 года в Чигирин для выработки условий мирного договора, окажется безуспешной, мало у кого вызывало сомнение. Князь Иеремия, хорошо знакомый с обычаями и историей Запорожской Сечи, знал, что одному лишь гетману Сагайдачному удавалось поддерживать среди казаков более или менее твердую дисциплину и добиться беспрекословного повиновения его приказам. К остальным казацким предводителям запорожцы относились без особого почтения и нередко, собравшись на «черную» раду, свергали и убивали своих гетманов. Высокий авторитет Хмельницкого держался и усиливался за счет его побед при Желтых Водах, Корсуне и Пилявцах, но в глазах своего ближайшего окружения — генеральной старшины, он не был непререкаемым. Тот же Кречовский или Нечай пользовались среди казаков и у присоединившихся к восстанию народных масс не меньшим уважением. Да и сами эти массы далеко не все пошли сражаться под знаменами запорожского гетмана, было немало всяких ватаг, которые вообще никому не подчинялись. Вкусив сладость свободы и, сбросив с себя панское ярмо, каждый считал себя казаком, равным запорожцам или реестровикам, и не имел желания вновь возвращаться под власть польских магнатов. Таких ватаг, численностью две-три и более тысяч человек становилось все больше, они действовали не только на казацкой территории, но и за Горынью, нападая на панские поместья и даже войсковые подразделения.
