– «Формидабль» репетует приказ, сеньор капитан.
Де ла Роча не выносит Дюмануара. Даже сейчас, пользуясь сигнальными флажками, этот тип надменен и болтлив. На самом деле капитан «Антильи», как и большинство его товарищей, не переваривает своих французских коллег, навязанных им союзом с Наполеоном. Зато по-настоящему восхищается этими негодяями-англичанами, их профессионализмом, их патриотизмом, их хладнокровной сноровкой и их командами, дисциплинированными и убийственно точными, когда приходит время палить из пушек благодаря всем этим качествам они намного превосходят любой другой военный флот мира. С англичанином, с женщиной и с ветром, гласит пословица, держи ухо востро. Но именно так обстоят дела. Что же до смешанной эскадры, то аристократизм начальников и офицеров испанского военного флота (все они происходят из более или менее хороших семей), их классовое сознание и манеры контрастируют с простонародными грубостью и высокомерием их союзников, вышедших из рядов революционных матросов. У себя дома в начале революции офицерам Людовика XVI, то есть людям того же происхождения, что и испанцы, они старательно рубили головы – гильотина только знай себе постукивала; и до тех пор, пока Наполеон не сделался императором и не навел кое-какой порядок, новые звания давались не за выслугу лет, а за то, что такой-то лихо забрасывает абордажные крючья, а потом вместе с добром пленников оделяет своих ребят хлопками по спине, мол, оляля, Гастон, мон ами, да здравствуют эгалитэ, фратернитэ и все такое. Уи[37]. Капитана де л а Рочу – он приверженец классики и его власть опирается на почтительное уважение, богобоязненность и Королевский устав 1802 года – просто тошнит от всех этих вульгарных французских замашек; однако он признает, что лишь благодаря им (и в отличие от большинства испанских моряков всех рангов) союзники убеждены, будто рвут себе пупок во имя родины, как англичане, и так же, если не еще больше, почитают своих командиров, и обычно готовы последовать за ними даже в ад, и, в общем-то, делают это. Взять, к примеру, коротышку Люка с «Редутабля»: росту в нем всего-то метр пятьдесят, он самый низенький капитан на всем французском военном флоте, но отваги ему не занимать. По мнению Люка, вся тактика ведения морского боя заключается в том, чтобы подойти к противнику с наветренной стороны, открыть пушечный огонь в упор и палить друг в друга до того момента, пока какой-нибудь из кораблей не спустит флаг или не пойдет на дно, а может, еще куда-нибудь подальше. А потому, следуя своей идее, все время вынужденного ожидания в Кадисе он занимался тем, что натаскивал своих людей, обучая их всему, что касается абордажа, и платил из собственного кармана за вино, коньяк и шлюх для тех, кто лучше всех управлялся с пикой и саблей, стрелял из мушкета из «вороньего гнезда», забрасывал абордажные крючья, метал гранаты и бутылки с порохом, и в результате даже последний юнга с «Редутабля» дал бы содрать с себя шкуру заживо, будь на то приказ его командира. А когда ты в море и кругом сыплются ядра, пули и обломки, картечь сметает с палубы все и вся, а о твой борт стукается борт вражеского двухпалубника, такие вещи кое-чего стоят.
– С вашего разрешения, мой капитан, – говорит Фатас. – Люди построены на шканцах.
Карлос де ла Роча кивает, поправляет золоченую шпагу на поясе и украдкой бросает взгляд на свои поношенные чулки – не слишком ли бросается в глаза штопка. Да нет, почти незаметна. Перед боем он никогда не надевает сапог – с тех пор, как во время сражения при Сан-Висенте (тому – мать пресвятая богородица – уже восемь лет) осколок картечи угодил ему в ногу, и лекарю, чтобы добраться до раны, пришлось разрезать сапог. А сапоги стоят столько, что не приведи господь.
– Что ж, пойдем почитаем им букварь, – со вздохом произносит капитан.
С высоты правого трапа ахтердека – толстенная бизань за спиной покряхтывает под напором парусов и вант – де ла Роча оглядывает палубу. Люди построены (даже относительно четко, если принять во внимание обстоятельства) по бригадам и вахтам, они заняли собой все шканцы и полутораметровой ширины шкафуты по обе стороны, до самого бака; комендоры взобрались на консоли для боеприпасов и на лафеты пушек, еще крепко принайтовленных на своих местах у задраенных портов. Даже марсовые из «вороньих гнезд» свесились пониже, держась за снасти, и внимательно следят за тем, что происходит на палубе. Там-сям среди штатских лохмотьев рекрутов виднеются, придавая этому сборищу некую видимость дисциплины, коричневые холщовые мундиры и красные шапки морских пехотинцев и комендоров, синие формы сухопутных артиллеристов, белые кафтаны солдат Кордовского и Бургосско-го полков и синие с желтыми отворотами – каталонских добровольцев, восполняющих нехватку людей на борту (как говорится, и на том спасибо, хотя многих укачивает и рвет как свиней). Расчеты первой и второй батарей тоже поднялись на палубу вместе со своими капралами и офицерами; здесь также плотники, конопатчики, коки и все остальные; в общей сложности семьсот шестьдесят один человек (с капитаном – семьсот шестьдесят два). Их строй занимает всю палубу до первых носовых орудий, а над их головами – сплетение целого леса мачт и реев, парусины и снастей; оно колышется в такт волнению, и под бейфутами все деревянные части стонут, будто корабль заранее оплакивает свою судьбу. Даже хирург, его помощники и кровопускатели высунули головы из люка. Опытный глаз капитана по одежде и выражению лица мгновенно отличает бывалых моряков (которые не захотели, а вероятнее всего – не сумели удрать) от новичков, завербованных насильно: вытаращенные глаза, бледная кожа, раскрытые в оцепенении или от страха рты – рядом с лицами, выдубленными солнцем и морской солью, с мозолистыми руками и выражением безропотной покорности судьбе во взгляде – оно присуще людям, уже закаленным морем и войной. По крайней мере, мысленно утешает себя де ла Роча, больше трети команды – народ, уже прошедший огонь и воду, и большинство из них знает свое дело как следует. Или почти как следует. А вот многим из новичков, к сожалению, так и не суждено его освоить.
И все-таки, думает капитан, какой же Королевский флот был у нас еще недавно: мореходные училища, мастерские, изготовлявшие часы и приборы – навигационные, астрономические, геодезические; современные верфи в Гаване, Эль-Ферроле и Картахене, способные построить фрегат всего за полтора месяца. Еще шесть лет назад, через два года после того, как нам задали перцу при Сан-Висенте, у нас было семьдесят девять линейных кораблей, и некоторые из них англичане почитали (что уже само по себе – выражение почтения, когда речь идет об этих собаках) лучшими в мире. Теперь половина этих кораблей гниет на приколе из-за недостатка средств, а на тех, что еще способны держаться на воде (и которые мы еще не отдали французам), ходят те же, что и всегда: мы. Начальники и офицеры, получающие мизерное жалованье, без всяких стимулов, хотя многие из них – морские инженеры, математики, астрономы и ученые, уважаемые во всей Европе. Просто великолепно. И хотя, несмотря на заполонившие королевство небрежение и бюрократию, они несут (то есть мы несем) свою службу, движимые понятиями о чести и долге, нельзя требовать этого от матросов, лишенных денег, медицинской помощи и лекарств, или от рыбаков, шарахающихся от военного флота как от чумы. Или от комендоров, или от опытных моряков, дезертирующих, чтобы не попасть на корабль и избежать тягот и лишений жизни на борту и нищеты для себя и своих семей: они предпочитают законтрактоваться в сухопутные войска или военные флоты других стран, в том числе Франции. Короче, с ними всегда обращаются согласно старинному и зловещему испанскому уставу, гласящему: «Не по совести, а по изволению».
