Все могло обойтись благополучно, если бы им удалось незамеченными перемахнуть через плетень. Но во дворе Алексей опрокинул свиное корыто, поскользнулся в разлитом пойле и упал, а когда поднимался, на него, давясь от озверелого лая, набросилась дворовая собака. Он отшвырнул ее, но она снова вцепилась в брюки. Волоча ее за собой, Алексей достиг плетня. Но время было уже упущено.
В воротах появились бандиты.
Воронько был уже на огороде. Он закричал:
— Прыгай!
И когда Алексей перевалился через плетень, Воронько метнул во двор гранату и следом за ней вторую…
Потом они бежали по огородным грядкам, по жесткой стерне хлебного поля…
Пули посвистывали вокруг. Сзади, вопя, топали бандиты…
Кустарник на опушке впивался в лицо, в руки, в одежду твердыми жалами колючек. Они продрались сквозь него, и лес принял их в свою спасительную черноту…
— Меня, кажись, зацепило, — сказал Воронько.
Они быстро шли по лесу, торопясь выбраться из него до рассвета. Лес был невелик. Утром конные бандиты окружат его, и тогда уйти будет трудно.
По дну той самой балочки, по которой они днем обходили хутор, чекисты достигли проселочной дороги на Алешки, но, едва приблизились к ней, услышали конский топот и взяли в сторону. Лес скоро кончился. Некоторое время они шли полем, пересекли сухой овраг, снова шли полем и наконец углубились в какую-то небольшую редкую рощицу. Здесь можно было считать себя вне опасности,
— А меня-то зацепило, слышь, Алексей, — повторил Воронько.
Последнюю треть пути он шел тяжело, сгорбившись, подняв плечо, и как-то неловко левой рукой прижимал к телу правый локоть. Алексею бандитская пуля слегка оцарапала шею. Ранка побаливала, и Алексей молчал, сердясь на Воронько за случившееся. Не вздумай тот отсиживаться в бурьяне, возможно, им все-таки удалось бы прикончить Маркова…
Воронько сказал в третий раз:
— Зацепило меня. — Помолчав, добавил: — Сядем-ка, Леша, посмотреть бы надо… Что-то не пойму… — и вдруг покачнулся, схватился за дерево и, с сухим хрустом шелуша ладонями кору, сел на землю.
Алексей испугался. Только сейчас он сообразил, что такой человек, как Воронько, не станет жаловаться, да еще трижды повторять свою жалобу, без очень серьезных к тому оснований.
— Что, Иван Петрович? — спросил Алексей, наклоняясь к нему.
Воронько, прислонясь лбом к дереву, дышал с хрипом, и казалось, будто каждый вздох стоит ему огромных усилий.
— Иван Петрович!
Воронько проговорил, отдыхая после каждого слова:
— Глянь-ка… Алексей… чего… у меня… тут… — он указал на свое правое плечо. — Серники есть?.. У меня возьми… в кармане…
Распахнув ворот гимнастерки, Алексей увидел при свете спички, что тельняшка Воронько черна от крови. Он попытался стащить гимнастерку.
— Режь! — сказал Воронько. — Руки не подниму… Плевать…
Перочинным ножом Алексей распорол гимнастерку и тельняшку до пояса. Пальцами шаря по выпуклой, липкой от крови груди товарища, чуть ниже ключицы нащупал рваные края ранки.
Разодрав рубаху на полосы, Алексей туго забинтовал Воронько плечо. Потом кое-как натянул распоротую гимнастерку.
— Идти сможете? — спросил Алексей.
— Смогу, чего там…
И, с помощью Алексея поднявшись на ноги, он действительно прошел еще метров двести по мягкому изволоку, сам спустился в овраг и только здесь, услышав где-то вблизи журчание ручья, виновато сказал:
— Леша, водички бы мне… — и сел на землю. Когда Алексей, по плеску найдя ручей, в фуражке принес воды, Воронько лежал на боку, согнув ноги и прижавшись щекой к траве. Воду он выпил жадно, мокрой фуражкой отер лицо и горло и снова лег.
Теперь он дышал часто и коротко, словно тугая повязка мешала ему глубоко вздохнуть.
— Туго, Иван Петрович? — вздрагивая от острой жалости к нему, спросил Алексей. — Может, ослабить?
— Ничего… Слышь, Алексей… — Воронько нашел его руку, слегка притянул к себе. — Ступай в Алешки один… Вернешься с телегой… А я здесь подожду…
— Куда! До Алешек все двадцать верст!
— До утра дойдешь…
— Не оставлю я вас тут! — сердито сказал Алексей. — Черт его знает, что там, в Алешках. Наши уехали. Может, там белые!
— Иди, Леша… Иди, говорю!..
Алексей сел на траву, кулаками сдавил виски.
В такое трудное положение он еще никогда не попадал. Ночь, раненый товарищ, до Алешек без малого двадцать верст, а вокруг враждебные кулацкие села, поблизости Марков с бандитами, и можно ожидать, что на рассвете они не преминут пошарить вокруг, поискать их. А если еще Марков догадывается, кто давеча пугнул его — облавы не миновать!
Что делать! Идти в Алешки, как предлагает Воронько? Пешком, по незнакомой дороге, с обходами да поворотами раньше чем к полудню, не доберешься. А что в Алешках? Чекисты уехали, войска на передовой, даже Маруси — и той нет. Подводы тоже не достать. Кучеренко струсит, не поедет. Дядя Селемчук… А что он? Дядя Селемчук и так уже сделал все, что мог… Ну ладно, допустим, подводу он как-нибудь достанет — все равно раньше чем завтра к ночи обратно не приехать, а что за это время станет с Воронько?
Единственная возможность: пробираться к Днепру, в какой-нибудь деревушке выпросить или выкрасть лодку и спуститься по течению до самого Херсона—лучше ничего не придумаешь!
Алексей встал:
— Иван Петрович, надо идти, давайте помогу… Иван Петрович!
Воронько молчал. Похолодев от ужаса (неужели умер?), Алексей припал ухом к его груди. Сердце билось. Воронько был без сознания.
Алексей оглянулся, словно надеясь, что из окружавшей его кромешной тьмы явится неожиданная помощь. Над оврагом мертвенно шумели ковыли, ветер пригибал кустарник, ручей шевелил гальку.
Алексей подтянул ремень, закинул вялые руки Воронько себе за плечи, ухватился покрепче и встал на ноги. Воронько был пониже Алексея и на первых порах показался даже не очень тяжелым. Алексей слегка встряхнул его, устраивая поудобней — Воронько глухо застонал, — и медленно пошел по неровному дну оврага.
…Остаток ночи и весь следующий день слились в памяти Алексея в одно непрерывное, почти нечеловеческое усилие.
Он потерял дорогу и долго продвигался не к Днепру, а вдоль него. Когда он все-таки определил верное направление, на пути попалась широкая старица с топкими заболоченными берегами, пройти по которым с Воронько на плечах было невозможно, пришлось делать большой крюк.
Заходить в деревни, чтобы попытаться раздобыть подводу или хотя бы уточнить дорогу, было опасно.
