Заходить в деревни, чтобы попытаться раздобыть подводу или хотя бы уточнить дорогу, было опасно.
Алексей довольно скоро понял, что Воронько ему не донести. Вернее, не донести живого. Воронько все реже приходил в себя. Он весь горел. Повязка на его груди насквозь пропиталась кровью. Алексей во время одной из остановок разорвал свою нижнюю рубаху на полосы и намотал их поверх старой повязки, но и это не помогло— кровь снова выступила.
Воронько умирал. Он умирал трудно. Жизнь крепко сидела в нем. Алексей не разбирался в медицине, но ему было ясно, что спасти товарища может только быстрая помощь, а ее не было. Все, что мог сделать для него Алексей, — это приносить в фуражке воду, если она попадалась на пути, и тащить, тащить его на себе с угасающей надеждой добраться вовремя, пока жизнь еще не совсем оставила сильное и теперь такое беспомощное тело товарища…
Лицо Воронько подернулось синеватой желтизной. Усы обвисли и казались особенно черными. Приходя в себя, он просил оставить его, не трогать, дать отдохнуть, теряя сознание, стонал…
Алексей старался реже останавливаться. Так, казалось, легче было идти.
Пятки липли к земле, деревенели бедра, под коленями скопилась стойкая вяжущая боль.
Алексей ступал, ступал налитыми болью ногами, вдыхая запах крови и пропитанной потом вороньковской гимнастерки. Каждый следующий шаг казался последним, но он делал этот шаг, за ним другой, третий… десятый, сотый…
Проползала, колыхаясь под ногами, верста, вторая…
И Алексей потерял им счет, боясь остановиться, потому что знал, что достаточно сбросить Воронько и упасть на землю, чтобы не хватило ни сил, ни, особенно, воли встать.
На исходе дня, в глубоких сумерках, он подошел к какой-то приднепровской деревне.
У загона, возле старого засыпанного колодца, Алексей положил Воронько на траву.
Воронько не стонал. Он только всхлипывал тихонько, вздрагивая головой, да еще в горле у него что-то дрожало низко и хлюпко. Из-под усов к шее тянулась черная полоса. Алексей попробовал пальцем — кровь. Он присел, рукавом отер щеку, шепнул:
— Подожди, Иван Петрович, я ненадолго… Воронько не ответил. Алексей оглянулся, нащупал в темноте какой-то чурбан, подсунул его Воронько под голову и встал.
— Так я сейчас, пять минут…
Он вытащил наган и, придерживаясь за изгородь, пошел по обочине.
Впереди белели хаты. Колодезный журавль, казалось, торчал из рябого, светло-серого неба. Ветер с Днепра трепал и мял жесткую листву.
У дороги валялась сломанная бесколесая телега. Алексей остановился возле нее, обдумывая, куда идти, и свернул к стоявшей на отлете хатенке.
Заплетаясь ногами в огородной ботве, он добрался до забора, нашел калитку. Собаки во дворе не было.
В хате, видимо, прислушивались. Как только Алексей постучал, раздался тонкий, настоенный страхом девчоночий голос:
— Маманя, ты?
— Откройте…
— Дядя Степан?
Стукнула о доски тяжелая заставка. Алексей надавил и, едва запор был снят, он отодвинул тугую, трущуюся об пол дверь и протиснулся в сени. Натыкаясь на рухлядь, пробрался в комнату.
На столе горела коптилка. От ветерка, влетевшего в дверь, огонек заколебался, удлиняясь, и Алексей успел мельком окинуть взглядом старую, давно не беленную хату. В углу на кровати, под лоскутным одеялом, кто-то лежал.
Девочка, заложив запоры, вошла следом за Алексеем, плаксиво говоря:
— Чего долго, дядя Степан? Мамани-то все нет. Как уехала вчера, так и не возворачивалась. Чего бы, дядя Степан? А-а!.. — закричала она, разглядев его, и зажала рот ладонями.
— Тихо! — попросил он. — Тихо, девочка, не кричи! Кто-нибудь есть дома постарше?
На кровати поднялась женщина. Алексей вгляделся — молодая.
— Вам чего? — спросила она, до подбородка натягивая одеяло.
— Хозяюшка, красноармейцы мы, от бандитов спасаемся. Дорогу потеряли…
Скрывать не имело смысла. Темное исцарапанное лицо Алексея, кровь на распахнутом френче, наган в руке, да и его неожиданное появление в таком виде здесь ночью, в центре бандитского района, — все это красноречиво говорило о том, кто он такой.
Женщина опустила ноги с кровати и начала шарить на полу обутки. Алексей торопливо продолжал:
— Товарищ у меня тяжело раненный. Помирает. Помогите, хозяюшка дорогая…
Женщина нашла обутки и, одергивая длинную нижнюю юбку, встала.
— Чего вам? — переспросила она, будто не расслышав.
— Красноармейцы мы… Товарищ умирает у колодца… Ему помочь надо!..
Она заговорила быстро, рассматривая Алексея завалившимися глазами:
— Ой-и нет, не можем мы, не можем, добрый человек! В деревне же зеленые!
— Зеленые?!
— Пять человек у Сафонова, старосты! Давеча их много приезжало, а после, бог дал, уехали, только пять и осталось… Да ведь все равно, узнают — не жить нам. Не возьмем его, ох, не возьмем, добрый человек!..
— Да нет же… — начал Алексей. Она не дала ему продолжать:
— Что мы, миленький, с им делать будем? Я вот больная да сестренка малая…
Девочка, оправившись от испуга, стала, захлебываясь, выговаривать, что мамка их уехала за мукой в соседнюю деревню к тетке Ефросинье, да все нет ее.
— Ты, дяденька, не видал, случаем?
— Не видел, — сказал Алексей. Перед этими плачущими женщинами он на минуту забыл, зачем пришел.
А они рассказывали наперебой, что утром приехали бандиты, объявили «нибилизацию», двух мужиков взяли, а третьего, Ивана Лотенко — он идти не хотел, — увели силой, после уехали, а пятеро осталось у старосты Сафонова, который и сам в налеты ходил, а ныне наворовался, так дома сидит.
— Если он у нас красноармейца найдет, лютой смерти предаст, душегуб! — говорила женщина. — Я ведь сама богом только и жива: мой муж второй год в красных воюет…
— Да я его оставлять не собираюсь! Мне лодку нужно, до Херсона доехать!
— Лодку? — переспросила женщина, и по тому, как она вдруг замялась, Алексей понял, что лодка у них есть.
— Хозяйка, выручи! — сказал он, вкладывая в свою просьбу все свое отчаяние, всю боязнь за Воронько. — Помрет товарищ! У тебя у самой муж такой, как мы…
— Миленький, как же без лодки-то? — проговорила женщина и, точно ища поддержки, оглянулась на сестру. — Ведь она одна у нас…
— Вернем лодку! Обязательно вернем! Вот тебе большевистское слово! Веришь? — и, видя, что она все еще колеблется, вытащил из кармана свой чекистский мандат. — Смотри сюда: чекисты мы из Херсона. Хочешь, расписку напишу?
— Да не надо мне! — замахала она руками. — На кой мне твоя расписка!
