Мои планы изменились так, что я даже не успел заметить — едва я вышел за дверь и столкнулся в коридоре с Дианой. Младшая сестренка свирепо посмотрела на меня снизу вверх.
— Ты знаешь, что ты негодяй?
— Знаю, — покаянно кивнул я, и слишком сосредоточившись на своих нерадужных мыслях, попытался пройти мимо, лишь краем сознания порадовавшись, что оказывается, кто-то вернулся домой.
Диана ловко заступила мне дорогу, только что подножку не подставила.
— Не пытайся делать вид, что ничего не случилось! И не делай вид, что не замечаешь, когда я с тобой разговариваю, я не кружевной платочек и не болонка в ленточках!
Я наконец обратил на нее внимание по-настоящему, силком вернувшись в то самое мгновение, что именно сейчас, с неизменной скоростью, растворялось в прошлом. Глаза у Дианы были не просто стальными, они были расплавленными, от нее так и пахнуло раскаленным добела железом.
— Привет, Ди! Вы вернулись?
— Как проницательно, — промолвила Диана с сарказмом, но отчего-то смягчилась, видно, уловила, что я не в себе и в каком-то потрясении. А когда теперь хоть кто-то из нас был в себе?
— Тебе не кажется, что стоило бы извиниться, прежде чем ты сегодня куда-то исчез?
— Извиниться? Перед кем? — поинтересовался я.
— Перед Огюстом!
— Ха-ха!.. — Сам не ожидал, что это вырвется у меня так громко. — Огюст нуждается в том, чтобы ему хорошенько вправили мозги, кувалдой — для его же пользы!
— Как тебе не совестно так говорить?! Вы же друзья!
Из-за поворота коридора появился Мишель и застыл в замешательстве, кивком я отпустил его прочь, сделал шаг назад, толкнул, не оборачиваясь, дверь, вошел, впустил за собой Диану, потом снова прикрыл створку. Бросил взгляд на часы. Торопиться было некуда.
— Диана, вот именно потому, что мы друзья…
— Ты его не убил, — фыркнула она.
— Нет. Именно поэтому я крепко дал ему по физиономии. Фигурально выражаясь.
Диана непонимающе нахмурилась.
— Но зачем?.. Он ведь все понимал и так, он извинился!
— Возможно. Но он не почувствовал.
— Своей вины? — спросила она презрительно.
— Нет, того, что он действительно один из нас. Что мы терпим его отнюдь не из вежливости. Что мы не будем с ним носиться только потому, что он разнесчастная жертва, которой он вовсе не является, но которой упорно пытается себя чувствовать. Разве никто этого не понял? Что так отдаляясь он будет первым из нас кто сойдет с ума или погибнет. И погубит других. Ему кажется, что он обитает в безвоздушном пространстве, он с трудом вспоминает, что вокруг него еще живые люди. Мы сейчас все себя чувствуем примерно так же. Но он — особенно.
Лицо Дианы по-прежнему выражало сомнение.
— Если через его скорлупу нельзя было достучаться, я попытался ее разбить. Вряд ли это мог сделать кто-то другой. Его нужно было задеть. Как следует. Чтобы он почувствовал себя живым, очнулся и обратил внимание на что-то, кроме того, на чем замкнулся. Если ему нравились его воображаемые химеры, пусть бы увидел одну из них в глаза и увидел, чего она стоит. Даже в ярости я не дойду до точки. Пусть поймет, что нас не следует бояться, удара в спину мы не нанесем. Даже если врежем в челюсть… За дело.
Диана тихо присвистнула.
— Так вот в чем дело!.. — проговорила она.
— А ты как думаешь?
Она перевела дух и покачала головой.
— Поль, а я-то думала, это ты погнался за химерами и пора тебя оттаскивать. Но если ты знал, что делал… — она испустила смешок. — Ты подлый циник! Но иногда это даже хорошо.
Я сел на широкий подлокотник тяжелого резного кресла и невесело усмехнулся.
— Не стану тебе врать, что совсем не совместил приятное с полезным…
— Подлец, — повторила Диана фыркнув, и посерьезнела. — А ведь если задуматься — он не опомнился, пока чуть не стало поздно… — тихо проговорила она. — В самый первый день ты сказал мне, что Огюст отчаянно боится стать предателем. И он им чуть не стал… нет, даже все-таки — стал.
— Не будь категорична. Страхи играют с нами дурную шутку. Мы очень часто делаем именно то, чего больше всего боимся. И все-таки — «чуть не стал». Может быть, он думал, что сможет, но он не смог.
— И все-таки… — она покачала головой и вздохнула, на ее лице были написаны неприязнь и сожаление.
— У него из всех нас самый страшный выбор. Проверка верности, почти неразрешимая, ведущая в тупик почти при любом раскладе, стоит лишь немного потерять голову, или даже необязательно ее терять, достаточно, чтобы просто не повезло…
— То есть, ты понимаешь и оправдываешь его? — теперь, когда выяснилось, что я не жаждал крови, и Огюсту ничего не грозило, Диана сменила вектор своего негодования, перестав за него беспокоиться и забеспокоившись уже за меня, впрочем, я полагал, что это ненадолго.
— Да. Оправдываю. Даже тут он повел себя как герой. Только начисто сумасшедший. Не знающий, куда кидаться и кого спасать.
— Герой? Но все-таки, ты устроил ему взбучку!
— Устроил, — кивнул я. — Чтобы не оставалось недосказанности, о которой бы он иначе только догадывался и подозревал худшее, воображая черт знает что.
Диана склонила голову набок и прищурилась.
— По-моему, вы оба сумасшедшие, — проворчала она. — Но я рада, что вы все-таки не испытываете друг к другу ненависти. Это было бы так некстати…
— Вот уж верно, — усмехнулся я.
— Может быть, мне стоит сказать ему словами все, что ты хотел ему доказать?
— Не думаю. Лучше бы он дошел до этого сам. Если сможет. А может даже тем лучше, чем меньше он это сознает, главное, чтобы просто почувствовал. — Я снова посмотрел на часы. — Да, Диана, как насчет того, чтобы отправиться в гости к друзьям?
Диана пристально посмотрела на меня, и на мгновение показалось, что сейчас она от души вцепится мне в воротник.
— Ну наконец-то! — воскликнула она не без ехидства. — Неужели и нам все-таки перепадет что-то интересное? Мы уже скоро с ума сойдем от всех этих лавок, пока вы носитесь со своими приключениями!
Я улыбнулся, подумав, что мы действительно по инерции заставляем их скучать, все время оставляя в стороне — для их же безопасности, разумеется, и в большинстве ситуаций иначе просто нельзя, а между тем, беспокоятся они ничуть не меньше. И еще вдруг подумал или, скорее, почувствовал, что отлично понимаю Диану, а она — понимает меня, по крайней мере, когда дело касается чего-то важного, и даже ощутил некоторую двойственность своей памяти не только как неудобство. Это связывало нас там, где мы могли бы заранее провести черту, отгородившись, разбившись на два почти несообщающихся лагеря, сходящих с ума каждый по отдельности. Может, и в этом был какой-то смысл?
