Они действительно явились. В следующий четверг, в восемь часов вечера, четверо членов «Друзей шпаги» собрались у шевалье д'Асти. Они застали шевалье еще в постели, слабого, но уже на пути к выздоровлению и в полной памяти. Полковник, у которого обыкновенно был вид высокомерный и насмешливый, в этот вечер явился сумрачный и озабоченный, что немало удивило членов «Друзей шпаги», так что они спрашивали себя: какую драму им предстоит опять разыграть.
– Господа, – медленно и печально сказал полковник, – я ваш начальник, хотя до сих пор служил всем вам.
– Это совершенно верно, – прошептал шевалье.
– Сегодня, – продолжал полковник, – я явился сюда, чтобы сказать вам, что я, в свою очередь, нуждаюсь в помощи нашего общества.
– Мы к вашим услугам, полковник.
– Господа, в Париже есть существо, которое я люблю, как львица любит своего детеныша. Это существо, это второе я – мой сын…
Присутствующие с удивлением переглянулись.
– Да, – продолжал полковник. – У меня есть сын… сын, который не имеет ни малейшего понятия об образе жизни своего отца. Это славный юноша, и, увидев его, его нельзя не полюбить. Он чист сердцем и душою настолько, насколько может быть чисто самое лучшее из Божьих созданий… Ну, так вот, этот ребенок нуждается в нашей помощи.
– Мы к его услугам, – сказал шевалье.
– Маркиз, – обратился полковник к Гонтрану, – вы уже достаточно оказали услуг нашему обществу, и я не смею рассчитывать на вас в моем личном деле… Предоставляю вам полную свободу.
– О, – горько улыбнувшись, сказал Гонтран, – я уже сказал вам, что я ваш всецело… располагайте мною, как вам угодно…
– Знаете вы баронессу Сент-Люс?
– Да, – ответил шевалье.
– Я тоже, – прибавил граф Ренневилль.
– А вы? – спросил полковник Гонтрана.
– Я видел ее всего один раз.
– А знаете вы графа Степана?
– Атташе русского посольства?
– Совершенно верно.
– Да, знаю, – сказал Гонтран.
– Он ваш друг?
– Нет.
– Вы, стало быть, будете охотно драться с ним?
– Конечно.
– Отлично! – продолжал полковник. – Значит, баронесса Сент-Люс и граф Степан будут иметь дело с нашим обществом, потому что они почти убили моего ребенка.
Что произошло затем между полковником и его четырьмя товарищами? Какой тайный и ужасный план составили они? Это нам неизвестно, но мы увидим последствия их разговора. В 10 часов полковник возвратился домой и позвонил камердинеру. Глаза старика сверкали гневом и решимостью, а убитый горем отец уступил место бойцу, готовому мужественно выступить на арену борьбы.
Полковник Леон оделся со всевозможным тщанием, пришпилил к сюртуку французские и иностранные ордена, которыми он был награжден, и приказал подать карету.
– В Оперу, – приказал он кучеру.
В этот вечер в королевской музыкальной академии дебютировала примадонна, уже стяжавшая известность в Неаполе, Вене и Милане, и на торжество собрались все любители музыки Парижа и весь парижский большой свет. Зала была полна, не было ни одного свободного места.
Полковник занял место в ложе на авансцене и лорнировал зал, обегая глазами ложи. Вдруг взор его остановился на ложе авансцены, как раз против него. В этой ложе у самого барьера сидели две дамы; двое мужчин стояли позади них. Одна из дам была блондинка, небольшого роста; она была хороша какою-то странной, своеобразной красотой, а черные глаза ее так сверкали, что с трудом можно было выносить на себе их блеск.
Держа бинокль в одной руке, другой она играла веером, рассеянно обегая глазами соседние ложи. Полковник остановил на ней внимание:
– Это она, – прошептал он, – я узнал ее.
С баронессы Сент-Люс он перевел глаза на одного из мужчин, стоявших позади нее. Это был человек лет тридцати, высокий, со смуглым, почти оливковым лицом. «Этот русский похож на испанца, – подумал полковник, продолжая его рассматривать, – я знал из них двух или трех в таком роде».
И в то время, как полковник продолжал внимательно разглядывать графа Степана – смуглый человек был действительно он, – вдруг в уме его пронеслись далекие воспоминания.
«У меня уже есть ключ, который откроет мне будуар баронессы, – решил он. – Если мне не изменяет память, то я скоро сделаюсь самым закадычным другом графа».
Полковник продолжал мысленно свой монолог.
«В то время, когда я был военнопленным в России, после несчастной кампании 1812 года, я был знаком и находился в самых дружеских отношениях с одним артиллерийским майором, которого звали графом Степаном Степновым; он тоже был высокого роста, и лицо у него было смуглое, как и у этого; я уверен, что это его сын…»
Полковник вынул записную книжку, вырвал листок и написал карандашом:
«Отставной штаб-офицер, участвовавший в походе против России в 1812 году и бывший военнопленным в Москве, имеет смелость спросить графа Степана, не приходится ли он сыном бывшему в то время артиллерийским майором графу Степану Степанову, который удостоивал своей дружбой француза-военнопленного».
Сложив вчетверо записку, полковник надписал ее и отослал с капельдинершей.
Но прежде чем продолжать наше повествование, необходимо вернуться несколько назад и рассказать о таинственной жизни того сына, которого так любил полковник Леон, а заодно и историю любви, которая должна была послужить началом ужасной драмы, в которой общество «Друзей шпаги» задумало выказать свое тайное могущество и свои наглые средства.
Во время отступления из России, в 1812 году, армейский корпус, находившийся в самом арьергарде, в котором состоял полковник Леон, был атакован отрядом казаков, причем в руки их попало огромное число пленных. Среди последних находился и полковник. В то время ему было тридцать два года; он любил жизнь, был достаточно красив для того, чтобы нравиться женщинам, и пользовался этим преимуществом, насколько позволяли ему превратности и случайности войны.
В Москве, куда был отправлен полковник, он находил свои плен весьма приятным, так как это был не плен, а скорее самое радушное гостеприимство. На честное слово его отпускали по всему городу; он получал приглашения на еды к частным лицам, жил там, где ему нравилось, хотя обязан был ежедневно являться к военному начальнику, чтобы заявить ему: «Я здесь!»
Полковник был человек высокого роста, стройный, с интеллигентным лицом и военной выправкой; он вел беседу умно, позволяя себе иногда вставлять в разговор колкие замечания, хотя без малейшей язвительности, и пользовался громадным успехом в гостиных московской аристократии. Женщины в особенности находили его очаровательным, и в конце концов все звали его не иначе как «красивый полковник».
