Ольга Елисеева - Последний часовой

Бенкендорф поколебался. Ему хотелось развязать Матвея, в то же время он боялся нового приступа.

– У этой церкви есть священник?

– Отец Михаил? Он ничего не может. Рационалист. – Губы графа сложились в презрительную ухмылку.

– Как это с тобой случилось?

– Мои мужики вздумали бугровать. Разрыли старые курганы в лесу. Я им запретил. Сам пошел посмотреть. Наверное, тут когда-то жили. В старину. Много костей. Человечьи, животные вперемежку. И такая тоска, сказать не могу. Пока я там стоял, думал, умру, не сдвинусь с места. Еле прибрел домой. С тех пор они на меня смотрят.

– Кто?

– Те люди. Из леса. Которые жили.

Генерал потер лоб.

– Ты поэтому не выходишь?

– Да.

Граф безнадежно махнул рукой.

– Я тут нашел книжку. Среди дедовой рухляди. Как вызвать духа. Прекрасную женщину. И сделал. Весьма просто. В хрустальный бокал кладется перстень с сапфиром…

Ничего удивительного, что в подобном состоянии ума граф, проведя простенький ритуал, стал наблюдать, осязать и обонять тонкие миры. Эфирные создания, духи элементов, принцы стихий… Они показали ему жизнь по ту сторону фрески. И королева рыцарей была там.

– Угадай, если можешь. Выбери, если на это решишься. – Матвей улыбнулся светло и незатравленно. – Я выбрал. С тех пор почти все время там. Если бы ты знал, Александр, как хорошо. Здесь нет ничего достойного.

Сюда его сопровождают два спутника. Один толстый, как корова, говорит басом. Другой маленький, как апельсин. Это стражи. Они помогают вернуться и не позволяют слишком задерживаться тут. С каждым разом он может оставаться по ту сторону все дольше. И ему обещано, что однажды оставят навсегда.

– Мишель Орлов жаловался, будто ты в него стрелял.

– Они с Тургеневым хотели, чтобы я стал медиумом. Хотели знать тайны. Мне запретили говорить. Ты тоже не спрашивай о тайнах.

Александр Христофорович полез в карман и достал перстень.

Матвей изогнулся и зашипел, как будто на него попали кипятком.

– Эта вещь сделана здесь?

– Не будем отвечать! Не будем! – Оба голоса послышались одновременно. И сквозь них шепот несчастного: – Да. Для братьев-рыцарей. По просьбе Тургенева.

– Он приезжал сюда?

Кивок.

– Ты знаешь, что он передал одно из колец государю?

– Мне говорили.

– Кто?

– Они.

– А какое отношение император имел к…

– Он сам пожелал стать одним из нас. Ты же нам это сказал.

Бенкендорф отшатнулся. Он? Ну да. Передал слова Ангела.

– Они предупредили, и он вовремя ушел, – продолжал Матвей. – Чтобы его не убили. Он приходил сюда.

Генерал совершенно запутался.

– Кто приходил?

– Государь. Он теперь странник. Ушел, как Христос, в мир, чтобы искупить грехи своего творения.

Гость схватился за голову. Похоже, ему самому нужна была вода святой Параскевы.

– Когда?

– Недели две назад.

– Зачем?

– Помолиться. Это ведь первый орденский храм в России. Он оставил тебе письмо. Если пороешься в коробе, найдешь.

Не зная иного способа уличить Матвея во лжи, Александр Христофорович пошел к столу, открыл небольшую коробку, оклеенную сверху желтой бумагой, запустил в нее руку и… нащупал плотный конверт.

«Дорогой брат, вы напрасно приехали сюда в поисках истины. Ее постигает лишь тот, кто отправляется в дорогу с посохом пилигрима и надеждой в сердце, а не с полицейскими предписаниями в кармане. Возвращайтесь в Петербург и оставьте несчастного брата-привратника открывать двери тем, кто действительно жаждет в них пройти. Если он и нуждается в лечении, то не нашему миру исцелять страдальца, узнавшего больше, чем смог вместить его разум. Прощайте. Хлор».

Бенкендорф ощутил, как его бьет дрожь. Он видел руку и узнавал ее. Узнал бы из тысячи! Когда-то Екатерина сочинила внуку сказку о царевиче Хлоре, отправившемся на поиски розы без шипов – Добродетели.

Гость поднял на хозяина потрясенный взгляд. Тот ухмылялся ему в глаза.

– Кажется, тебе велели меня развязать?

Не смея ослушаться Ангела, даже мертвого, Бенкендорф приблизился к стулу и трясущимися руками стал распутывать узлы. Умом он понимал, что совершает глупость. Что его непростительно, жестоко обманывают. И ничего не мог поделать. Он перестал владеть собой.

– Ты уедешь отсюда, – строго сказал граф. – Сейчас же. Я не хочу, чтобы мои стражи повредили тебе.

Генерал не в силах был справиться с потрясением.

– Ты свободен от всех клятв, потому что сам сделал такой выбор. Что касается меня, то дай мне уйти туда, куда я хочу. – Матвей кивнул в сторону Гербовой галереи.

Был ли то гипноз? Месмеровы токи? Колдовство? Бенкендорф пришел в себя только в возке в полутора верстах от усадьбы. Он хотел повернуть. Но ямщик решительно воспротивился.

– Нет, барин! Я там такого страха натерпелся, такого от дворни наслушался! Краше ночью в поле. Едем-ка к Москве.

Александр Христофорович решил, что понадобится целая команда – выцарапать графа Матвея с его чревовещательными фокусами из дома. Следовало просить помощи у генерал-губернатора столицы князя Голицына. Тот, выслушав сбивчивый рассказ генерал-адъютанта о сумасшествии старого знакомого, покивал.

– Он, знаете ли, вызвал меня на дуэль за прокладку дороги близ его имения. Утверждал, что она потревожит старинных жителей тамошних мест. А когда я послал к нему своего адъютанта с предписанием явиться в город для дачи показаний по делу 14-го, порвал мое письмо в клочья, бросил их в суп и съел…

Было решено брать Мамонова на рассвете. Полицейская команда из Первопрестольной проникла в дом, вынесла из библиотеки все ружья, а когда граф вошел, повязала его. Он рычал и говорил всеми тремя голосами сразу. Ему заткнули рот и в смирительной рубашке повезли в Москву, где препоручили светиле доктору Гаасу и комиссии из четырех известных медиков. Те заверили, что обливания головы холодной водой – как раз то, что нужно в подобных случаях.

И диагноз, и метод вызывали у Александра Христофоровича большое сомнение.

– Он маниак, – рассуждал Федор Петрович Гаас. – Хорошо, что богатый. Будет назначена опека. Купят ему дом в Москве. Здесь пригляд более верный. Но сдается мне, ваш друг никогда не выздоровеет. Уныние, в котором пребывает больной, может длиться до бесконечности.

– Но что причиной?

– Будете удивлены. Гордыня. Один из смертных грехов. Оказывается, и она может свести с ума. Воображает себя царем, средневековым папой, имеющим власть карать и миловать. Такое ненасытное честолюбие ничем не удовлетворить, а потому станет оно его есть, как червяк.