«Где-то я ее уже видела…»
Мередит прищурилась. Что-то в прямом дерзком взгляде девушки привлекало ее, отзываясь эхом в памяти. Похожая фотография? Картина? Или карты? Она отодвинула в сторону тяжелый табурет у рояля и посмотрела поближе, напрягая память и не находя ответа. Девушка была изумительно мила: россыпь кудряшек, задорный подбородок и глаза, заглядывающие прямо в сердце камеры.
Мередит снова взглянула на мужчину в центре группы. Явное фамильное сходство. Может, брат и сестра? У обоих одинаковые длинные ресницы, уверенный взгляд, тот же наклон головы. Третья женщина отчего-то казалась менее понятной: бледная, светловолосая, чуточку отчужденная.
Она стояла вплотную к тем двоим, и все же казалась отсутствующей. Здесь, и не здесь. Как будто в любое мгновение может скрыться с глаз. «Как Мелизанда Дебюсси», — подумалось Мередит. Намек на принадлежность к иному времени и месту.
Мередит почувствовала, как что-то толкнуло ее в сердце. То же выражение она видела маленькой девочкой, заглядывая в глаза своей родной матери. Иногда лицо Жанет было нежным и грустным. Иногда его искажала злоба. Но всегда, в хорошие и плохие дни, то же отсутствующее выражение, мысли, уходящие куда-то, взгляд, обращенный к кому-то, невидимому другим, слух, различающий слова, которые никому не слышны.
«Хватит об этом!»
Твердо решив не сдаваться дурным воспоминаниям, Мередит дотянулась и сняла фотографию со стены, ища на ней подтверждения, что это действительно Ренн-ле-Бен, дату, какую-нибудь опознавательную метку.
Сморщенный листок вощеной бумаги отлеплялся от рамки, но слова, напечатанные на обороте, читались ясно:
«Ренн-ле-Бен, октябрь 1891» и дальше название студии: «Фотография Боске». Незваные мысли исчезли, вытесненные любопытством.
Под этой надписью три имени:
«Мадемуазель Леони Верньер, мсье Анатоль Верньер, мадам Изольда Ласкомб».
Ну вот, и на подписи два имени сходятся.
Она не сомневалась, что двое младших и есть Верньеры, наверняка брат и сестра, а не муж и жена, недаром ведь они так похожи. Глаза старшей женщины, как видно, повидали больше. Она прожила не столь спокойную жизнь. И тут вдруг Мередит вспомнила, где раньше видела Верньеров. На моментальном снимке в Париже, в интерьере кабачка «Ле Пти Шаблизьен» на улице, где когда-то проживал Дебюсси. Композитор угрюмо и недовольно поглядывал вниз из своей рамы. А рядом с ним, соседи по ресторанной стене — фотография того же молодого человека и той же очаровательной девушки, только старшая женщина с ними была другая.
Мередит хотелось дать себе пинка за то, что она вовремя не обратила внимания на тот снимок. Ей даже пришла в голову мысль позвонить в тот ресторанчик и спросить, не располагают ли они сведениями о фамильном портрете, который вывесили на самом видном месте. Но представив подобный разговор на французском, да еще по телефону, отказалась от этой идеи.
Она так долго смотрела на фотографию, которую держала в руках, что сквозь нее стал словно просвечивать другой портрет: тени девочки и мальчика, люди, какими они были когда-то и какими стали. И на секунду она поняла — ей показалась, что поняла, — каким образом, если не почему, могут пересекаться истории, которые она пытается проследить.
Она снова повесила рамку на стену, подумав, что можно будет одолжить ее в другой раз. Подталкивая тяжелую табуретку в прежнее положение, она заметила, что крышка инструмента теперь открыта. Клавиши из слоновой кости чуть пожелтели, края их выкрошились, как старые зубы. «Конец девятнадцатого века, — решила Леони. — Кабинетный рояль Блютнера».
Она нажала «до» средней октавы. Клавиша отозвалась чистым и громким звуком. Девушка виновато оглянулась, но никто не обращал на нее внимания. Все слишком поглощены собственными делами. Застыв перед роялем, она будто к чему-то себя обязывала. Мередит проиграла гамму ля минор. Только пару нижних октав на левой руке. Потом арпеджио правой. Приятно было ощутить под пальцами холодок клавиш.
Как будто вернулась домой.
Табурет был из темного красного дерева с резными ножками и красной бархатной подушкой, прибитой к сиденью рядом медных кнопок. Для Мередит искушение заглянуть в чужую коллекцию нот было не слабее, чем удовольствие провести пальцем по книжной полке приятеля, когда тот на минутку выходит из комнаты. Медные петли скрипнули, когда она откинула крышку, выпустив наружу знакомый запах дерева, старых нот и свинцового карандаша.
Внутри лежала аккуратная стопка книг и отдельных нотных листов. Мередит перебирала пачку, улыбаясь, когда натыкалась на «Лунный свет» и «Затонувший собор» Дебюсси в памятных ей бледно-желтых обложках. Обычное собрание сонат Моцарта и Бетховена, «Хорошо темперированный клавир» Баха, два-три сборника европейской классической музыки, этюды, маленькие пьески, пара известных мелодий из «Парижской жизни» Оффенбаха.
— Продолжайте, — произнес голос у нее за плечом. — Я с удовольствием подожду.
— Хол!
Она виновато захлопнула крышку табуретки, обернулась и увидела, что он улыбается ей. Этим утром он выглядел лучше, даже просто хорошо.
Складки беспокойства и горя пропали из уголков глаз, и он не был таким бледным.
— Вы, кажется, удивлены? — заметил он. — Уж не думали ли вы, что я вас подведу?
— Нет, ничего подобного… — Она осеклась и улыбнулась: — Вообще-то может быть. Мне такое приходило в голову.
Он раскинул руки:
— Как видите, здесь, в должном виде и готов вас сопровождать.
Они постояли, чувствуя легкую неловкость, но потом Хол перегнулся через табуретку и чмокнул ее в щеку.
— Извини, что опоздал. — Он кивнул на рояль. — Ты точно не хочешь…
— Точно, — не дала ему договорить Мередит. — Может, как-нибудь потом.
Они вместе прошли по клетчатому полу вестибюля. Мередит чувствовала, как мало расстояние, которое их разделяет. До нее доносился запах его мыла и лосьона после бритья.
— Ты знаешь, откуда хочешь начать ее искать?
— Ее? — быстро переспросила Мередит. — Кого?
— Лилли Дебюсси, — удивленно ответил он. — Прости, но ты разве не говорила, что хочешь с утра заняться поисками? Начать расследование?
Она вспыхнула:
— Да, конечно. Именно так.
Мередит захлестнуло смущение. Ей-то подумалось о другом. Она не хотела пускаться в объяснения о том, какие еще причины привели ее в Ренн-ле-Бен — настоящие причины, как она подозревала. Дело казалось слишком личным. Но откуда Холу знать, о чем она думала в ту минуту, когда он появился? Не читает же он мысли?
— Именно, — повторила она. — Идем по следу первой миссис Дебюсси. Если Лилли когда-нибудь здесь бывала, я узнаю, как, когда и зачем.
