Впрочем, главного дядька добился – копье было повернуто в его сторону, и потому князь легко смог вонзить свою саблю схизматику в прорезь шлема, затем сцепиться с кем-то справа. А на Кудеяра налетал новый нехристь в белом полотняном плаще. Выстояв до последнего мгновения, до самого касания наконечника к щиту, порубежник присел, пропуская смерть мимо, сам же рубанул ворога по колену, выпрямился, вдарил окантовкой щита по еще одной лошадиной морде, вынуждая подняться на дыбы, метнулся вперед, вогнал саблю глубоко под латную юбку, прикрылся от удара меча справа, поднырнул под лошадиное брюхо, походя разрубив подпругу, встретил на клинок падающего рыцаря, развернулся к другому – но на шлем-ведро уже опустился княжеский топорик… И все было кончено. Литовская полусотня прекратила свое существование.
– Собираем трофеи, братья, и уходим, – приказал залитый кровью воевода. – Теперь не стыдно. Раненых и павших на спины лошадей привяжите. Схизматиков пусть волки хоронят.
В Стародуб маленький отряд вернулся только ночью, благо полная луна и заснеженные поля давали достаточно света, чтобы видеть дорогу. И уже с первыми лучами солнца Иван Федорович разослал приказы, созывая с разных застав отряды, дабы достойно встретить литовское войско, пока оно не успело натворить особых бед.
А еще через два дня высланные дозоры стали возвращаться с известиями о том, что литвины повернули на запад, восвояси. Похоже, они куда больше рассчитывали на внезапность набега, нежели на ратную силу. Короткая стычка показала, что хитрость раскрыта. И значит…
– Похоже, этой зимой литовского наступления уже не будет, – сделал вывод воевода, выслушав порубежника из очередного дозора. – Хотели бы всерьез воевать, после первой стычки не сбежали бы. Как мыслишь, дядька?
– Глупо туда-сюда попусту топтаться, – согласился Кудеяр. – Пожалуй, что больше и не придут.
И тем не менее порубежные полки, исполняя приказ трехдневной давности, подходили и подходили к Стародубу.
Седьмого декабря крайне хмурый Иван Федорович собрал воевод и раздал приказы:
– Воевода Свиридов! Тебе, княже, поручаю к Рославлю выдвигаться с ополчением своим и оборону там держать, коли схизматики подступят. Воевода Трубин! Тебе, княже, подступы к Смоленску прикрыть доверяю. Воевода Микулин! Курск к обороне подготовь, княже…
На первый взгляд порубежный воевода разворачивал силы для обороны западных границ. Однако скучающий у окна Кудеяр вскоре заметил странную деталь: его воспитанник рассылал с важными поручениями на достойные места знатных князей, почти не придавая им войск. Князья уходили либо с собственными, исполченными на своих землях полками, либо вовсе без ополчения. Ведь «готовить к обороне» означало принять под свою руку крепость и тамошний гарнизон. В Стародубе же оставались полки, собранные по местам Разрядным приказом, и воеводы худородные, из служивого люда. Все те, кто никогда не имел с князем Овчиной-Телепневым-Оболенским или родом его местнических споров, кто побеждал под его рукою и предан был знаменитому воеводе до конца и без колебаний.
Когда совещание закончилось, он подошел к воспитаннику, тихо спросил:
– Ни о чем перемолвиться не желаешь, княже?
– Ничего от тебя не скрыть, дядька, – криво усмехнулся Иван Федорович. – Но коли сказывать, то сразу всем. После обеда сотников ко мне созови. Но не раньше! Пусть поперва князья из лагеря ратного уйдут.
Похоже, кроме Кудеяра сей странности не заметил никто, и когда бояре – воеводы сотен, дозоров, стрелецкого ополчения собрались в воеводской избе, были они веселы и беззаботны и открыто обсуждали, как было бы неплохо сейчас по порубежью литовскому прогуляться, дабы домой не токмо с жалованьем, но и с добычей приехать.
– Я собрал вас, други, по поводу ужасному, и горько мне, что весть сию вы, бояре, от меня услышите… – поднялся из-за своего стола воевода. – Государь наш мудрый и храбрый, защитник православия и священных земель русских, пять дней тому схиму принял и покинул мир наш грешный, ныне с чертогов небесных на нас взирая. Однако беда не приходит одна. Пользуясь малолетством государя Ивана Васильевича и юностью Великой княгини, матушки его, князья Бельские, князья Шуйский, Воротынский и Ляцкий измену учинили, правителя нашего взаперти держат, сами же власть захватили и казну, земли государевы, доходы и места меж собой делят! Дабы смуты в державе нашей не допустить и изменников к суду правому привлечь, намерен я ныне же в Москву направиться, предателей под стражу взять, а сам в верности государю законному присягнуть и вас, бояре, к присяге сей привести. Кто верит мне – седлайте коней, выступаем немедля. Кто сомневается – может здесь, в порубежье, остаться. Я сомнения пойму и обиды держать не стану.
– Царствие небесное Василию Ивановичу… – Воины, скинув шапки и шлемы, кто перекрестился, кто поцеловал нагрудные змеевики. После чего бояре потянулись к выходу.
Спустя всего час, бросив в лагере все пожитки, взяв лишь заводных лошадей, оружие и еду, трехтысячная армия поднялась в седло и вышла на московскую дорогу.
Через неделю сверкающая железом лента усталых и злых людей затекла в столицу сразу через Тульские и Калужские ворота. Стража им не препятствовала, тревоги не поднимала – свои ведь. И потому появление сразу сотен одетых в броню воинов застало князей опекунского совета и их дворню врасплох. Никто даже не попытался схватиться за оружие – изменников быстро повязали и повезли в Кремль.
Ворота главной твердыни державы тоже широко распахнулись перед нежданными гостями – кто же не знает знаменитого воеводу Овчину-Телепнева-Оболенского, многократного победителя басурман и схизматиков, любимца государя Василия Ивановича? Кому на Руси в голову придет ворота от него запирать и оборону выстраивать?!
Вслед за Иваном Федоровичем в Кремль затекли и его храбрые боярские сотни. В этот раз, вопреки обычаю, никто из них не спешился, и обширная крепость наполнилась гулом стучащих по деревянным плашкам подков. Рать подтянулась к Грановитой палате, замерла в ожидании – совсем недолгом. Почти сразу, держа в руках мальчика, одетого в бобровую шубчонку и нарядные сапожки с самоцветами, к ним вышла Великая княгиня Елена Васильевна – в платке на голове и в скромном овчинном тулупе.
Воевода, спрыгнув с туркестанца, взбежал по ступеням, преклонил колено, опустил голову и широко перекрестился. Выпрямился, принял из рук женщины мальчишку и повернулся к войску, вскинул его высоко над головой:
– Государь наш, Иван Васильевич!!! – громко крикнул он. – Долгие лета Великому князю!
– Долгие лета! – взревели тысячи глоток, и в воздух взметнулись тысячи сверкающих сабель. – Слава государю Ивану Васильевичу!!! Слава!
