Потом сложил руки раковиной и пропел ночной птицей.
Через минуту из зарослей вышел хан Ибак.
— Он там, — указал на шатер Ахмата Сафат.
— Там еще кто-то есть?
— Да, трое охранников. Но они крепко спят. Я угостил их чем нужно.
— Где Ахмат?
— Ты легко узнаешь его, — улыбнулся Сафат, — он укрыт расшитым заячьим тулупом.
— Хорошо, — просто сказал Ибак и спокойно направился к шатру Ахмата.
Сафат вошел в соседний шатер и разбудил Чулпан.
— Пойдем со мной, девушка, — сказал он и, потащив ее к зарослям, отпустил. — Немедленно уходи отсюда. Через пять минут здесь не останется ни одного живого из тех, кого ты знаешь. Как, ты говорила, фамилия того великана, который спас тебе жизнь?
— Бартенев, — белыми, дрожащими губами прошептала Чулпан.
— Хорошо, что ты помнишь, — сказал Сафат и толкнул девушку вниз.
Она покатилась с обрыва, а Сафат вернулся к шатру хана.
Навстречу ему из шатра вышел Ибак.
Он широко улыбался и держал в руке голову хана Ахмата.
Голова хана была лысой, и потому Ибак держал ее за длинные волосы, свисающие с затылка, вытянув вперед руку, чтобы не запачкаться кровью, которая обильно текла из шеи.
— Это он? — спросил Ибак, протягивая голову прямо к лицу Сафата.
Сафат посмотрел в полузакрытые мертвые глаза хана Ахмата, подумал о Настеньке и испытал чувство спокойствия и удовлетворения.
— Да, — подтвердил он.
— Возьмешь для московского Ивана? — спросил Ибак..
— Не надо, он мне и так поверит, — ответил Сафат.
— Ну и отлично! — сказал Ибак и, отшвырнув голову великого хана в кусты, громко и пронзительно свистнул.
На поляну ворвалась бешеная стая ногайских волков, и через четверть часа никого из воинов покойного хана Ахмата в живых не осталось.
Сафат отправился в Мрскву с донесением о том, что Великому Московскому княжеству больше никогда не будет угрожать опасность со стороны Великой Золотой Орды, в чем заверяет Московское княжество со словами дружбытсан тюменский Ибак, собственноручно отрезавший голову хану Ахмату, каковому событию он, Сафат, был прямым свидетелем и очевидцем…
12 января
…В этот день в кремле праздновали большое торжество — свадьбу наследника московского престола, двадцатичетырехлетнего великого князя Ивана Ивановича Молодого с восемнадцатилетней волошской принцессой Еленой Стефановной, дочерью короля молдавского володаря Стефана, которая навсегда вошла в российскую историю как Елена Волошанка.
Празднество было торжественное, гостей множество, как именитых, так и простых, молодую княгиню окружала ее свита, прибывшая из Валахии, — с ней постоянно были рядом ее первая фрейлина красавица Марья Любич, которая прекрасно говорила по-русски, и молодой толмач Неждан Кураев. Толмач, впрочем, волошской принцессе был нужен только для перевода многочисленных поздравлений иноземных послов — готовясь к свадьбе, Елена хорошо выучила язык жениха.
Великая княгиня Софья смотрела на свою юную и стройную невестку, не снимая с лица доброй материнской улыбки, но о чем она думала, не знал никто, даже ее придворный горбатый лицедей Савва, который, любуясь издали расцветшей красотой Марьи Любич, вспоминал, как часто видел ее еще совсем юной далеко отсюда в другом княжестве, в поселке горвальских боброловов…
На улицах по случаю свадьбы, как Обычно, выставлялись огромные бочки пива, и народ, попивая из кружек, выкрикивал здравицы в честь молодых.
Два человека, одетых как простые мастеровые, проследив взглядом медленно проезжающий мимо свадебный кортеж, повернулись друг к другу и чокнулись пивными кружками.
— Ну вот, ты снова — в который уже раз! — побывал в том месте и в то время, где происходит историческое событие, которое, будем надеяться, изменит ход истории! — сказал Елизар Бык — Ты удовлетворен?
— Вполне, — улыбнулся Симон Черный, заправляя под шапку седые космы волос. — За двадцать лет существования Братства нам еще никогда не удавалось подобраться столь близко к престолу. Я смотрю и не верю своим глазам — та ли это Елена, которой еще два года назад я при дворе Стефана проповедовал основы нашего учения…
— Да, Симон, да, и теперь Елена — сестра Второй заповеди — будет делить ложе с наследником московского престола. Это твой замысел и твое исполнение — я преклоняюсь!
— Подожди, еще рано… Мне очень не нравится добрая улыбка свекрови. Как бы она свою невестку со свету не сжила… Ты же знаешь, как хорошо и бесследно действуют венецейские яды…
— Ну-ну. Не так скоро. И потом у нее под боком находится Савва.
— Долгая лета молодым! — закричал вокруг про стой народ вслед удаляющемуся шествию.
— Долгие лета молодым! — хором подхватили Елизар и бимон.
И пожалуй, впервые в жизни они оба были совершенно искренни….
5 марта
Ваше величество, — сказал канцлер и положил перед королем на стол бумагу. — Судебный процесс закончен, князья Ольшанский и Олелькович, как виновные в заговоре против короны и в покушении на жизнь короля, приговорены к смертной казни через огрубление головы, каковая казнь должна произойти публично в центре города Вильно. Это прошение князя Олельковича о помиловании. Вы — последняя инстанция, ваше величество.
Король пробежал глазами бумагу.
— А где прошение Ольшанского?
— Ольшанский не просит о помиловании, ваше величество.
— Вот как?
Король задумчиво прошелся по кабинету.
— Эти люди хотели отделить половину государства в пользу иноземной державы. Хорошо, что хотя бы у одного из них хватило мужества понимать свою ответственность за столь дерзкое намерение. Как бы я ни сочувствовал им по-человечески, как король, я не могу принять иного решения.
Гусиное перо прорвало бумагу, когда король поперек прошения Олельковича резким движением написал одно слово — "Отказать!".
Потом посмотрел холодным и твердым взглядом в глаза канцлера:
— Некогда я пожаловал землю и замок отцу нынешнего московского беглеца князя Вельского. Отдайте распоряжение: навсегда смести этот замок с лица земли. Князей Ольшанского и Олельковича казнить публично на площади
1 июня
…На берегу быстрой речки Вильняле, на большом зеленом лугу, где по праздникам пировал простой народ, мастеровые сколотили из свежих пахнущих сосновых досок высокий помост. Посередине помоста высился массивный дубовый пень, в который уголком была воткнута блестящая на солнце секира палача.
