Дочь ответно обняла его — и исчезла. Жан дал ей несколько секунд, а потом двинулся следом.
Лаз был узким, с грубыми стенами. Выступы служили удобными опорами для рук, но больно впивались в спину. Анна быстро поднималась. Жан двигался более медленно, всякий раз проверяя, надежно ли ухватился. Ход повернул, так что в одном месте стал почти горизонтальным, потом снова пошел вверх. Воздух делался все чище, и вскоре Анна увидела впереди слабые проблески — вокруг царила ночь, но ее мрак не был таким непроглядным.
— Отец! Я у поверхности. Но… я не могу сдвинуть решетку!
Жан протиснулся к ней, и они вдвоем стали толкать ее изо всех сил. В конце концов решетка поддалась. Беглецы осторожно сдвинули ее в сторону. Жан просунул голову в отверстие, ощутив вокруг себя пустое пространство.
— Пошли, — сказал он и первым вылез из туннеля. Они оказались у самой стены башни. Вдоль нее были установлены леса: осыпающуюся каменную кладку подновляли. Жан подошел к краю зубчатой стены. Действительно, там оказались ступени, уходившие вниз, к тусклой воде рва. Его сотрясла дрожь.
— Дитя! Предстоит холодное купание. Только так мы окажемся на свободе.
— Я уже здесь была. — Анна продолжала смотреть вверх. — Сюда меня приводили для разговора с иезуитом. Отец! — Она взволнованно повернулась к Жану. — Именно тут я ее и видела!
— Видела что? Быстрее, нам надо уходить. Немедленно!
— Руку. Руку Анны Болейн. Она в этой башне.
Жан сказал «нет». Он даже попытался схватить ее. Но Анна оказалась проворнее. Подоткнув полы рубашки, она подтянулась за ближайшую перекладину деревянных лесов. Они затряслись, но выдержали ее вес.
— Анна! — прошипел Жан. — Мы сделали достаточно. Нам надо бежать. Если мы останемся, нас обоих будет ждать мучительная смерть.
Девушка посмотрела вниз, на отца. Ее голос был тихим, но ясным.
— А эта страна будет медленно умирать и проклятие навсегда ляжет на всю нашу семью, если мы уйдем без того, за чем приехали. Подожди меня.
Отец шепотом произнес ее имя, но дочь не откликнулась. Медленно передвигая руки, она карабкалась вверх по деревянному сооружению. Вскоре Анна Ромбо уже добралась до дощатого настила, который привел ее к краю стены. Перебравшись через него, она обнаружила, что попала к первому ряду бойниц. Арка служила проходом на внутреннюю лестницу. Сообразив, что внутри башни лестница может быть только одна, Анна начала подниматься наверх.
Дверь его кельи оставалась полуоткрытой. Заглянув в нее, Анна попыталась разглядеть темные очертания фигуры на кровати — там, где сбежавшая пленница видела иезуита в последний раз. Однако Томас Лоули обнаружился на полу, перед столом с грубо вырезанным распятием. Он лежал, широко раскинув руки, параллельно перекладине креста. А позади креста стояла шкатулка.
Анна ждала, чтобы он пошевелился, чтобы его губы начали двигаться в молитве, о которой свидетельствовала смиренная поза. Только после нескольких минут наблюдения она поняла, что монах дышит легко и ровно. Иезуит спал!
Стараясь ступать как можно легче, девушка прошла в помещение. Келья была тесной, и распростертый ниц мужчина занимал почти все ее пространство. Приблизившись к левой руке лежащего, Анна осторожно наклонилась над столом. Шкатулка была тяжелой, но, напрягая все силы, девушка смогла перенести ее к себе.
Томас Лоули вскрикнул. Когда он бодрствовал, молитвы успокаивали его. Во сне его терзали видения. И молитвы, и сновидения были связаны с женщиной, которую он допрашивал накануне. В молитвах он видел ее раскаявшейся в грехах, мирно и сладостно возвращающейся ко Христу Искупителю. Но во сне он ощущал, как она приближается к нему, обнаженная. Он заплакал, мучимый ужасным желанием, и отверг ее. И тогда ее тело, некогда столь прекрасное, словно плывущее над землей, оказалось изломано дыбой, и он завопил: «Нет!» Он выкрикивал это слово снова и снова, пока чья-то ладонь не опустилась к нему с небес, чтобы погладить по лбу, и ласковый голос прошептал ему на ухо: «Тише!»
Ужасы исчезли, сны растворились в безмятежности, неотличимой от молитвы. Подтянув к себе раскинутые руки, Томас свернулся калачиком и стал спать дальше.
На секунду Анна задержала руку у него на лбу, изумляясь спокойствию, снизошедшему на человека, простертого перед ней. Когда морщины боли на его лице расправились, оно показалось ей значительно моложе. Оно стало почти красивым.
«Вот он какой, настоящий, — решила Анна, продолжая успокаивающе поглаживать его лоб, — вот что скрывается за его жесткой верой. Таким он был, пока не испытал боль».
А потом она выпрямилась, снова взяла шкатулку и осторожно выскользнула из кельи.
Когда Жан услышал скрип лесов, то отступил в густую тень, окутывающую основание стены. Однако оклик дочери заставил его выйти.
— Анна! Что тебя задержало?
— Вот это!
Она протянула ему шкатулку и собралась уже открыть крышку, в которой все еще оставался ключ. Отец накрыл ее руку своей.
— Нет. Я не хочу ее видеть. Я не хотел видеть ее снова. Что произошло со мной, с моими близкими… — Его голос дрожал. — Если мы должны ее взять, то нам придется это сделать. Но не показывай ее мне. И, ради Христа, поторапливайся!
Жан потащил свою дочь ко рву. Они почти добрались до цели, когда чей-то голос заставил их остановиться.
— Можешь показать ее мне, девочка. Мне не терпится посмотреть на то, что желали заполучить так много людей, ради чего их столько погибло.
Урия Мейкпис поднимался к беглецам по ступеням, которые вели от воды. Бледный свет раннего утра блестел на мече, лежавшем у него на плечах.
— Тем более что нечто, погубившее твою семью, может стать основой для моей, Ромбо, старый приятель! Так покажи мне эту штуку!
Урия сделал шаг к беглецам. Те отступили.
— Я уже готов был махнуть на тебя рукой. Никто тебя нигде не видел, а ведь мои люди искали по всем улицам. Тогда я подумал: не оставит же он свою красавицу-дочку для дыбы, так? Только не бесстрашный Жан Ромбо! Так что я решил лично наблюдать за причалом. И ты приехал. Я потерял тебя под землей, но потом мне пришло в голову: а вдруг тебе известно про дверцу за боярышником? Оказалось — точно!
Жан узнал навершие рукояти размером с яблоко. Урия заметил, как расширились его глаза.
— Да, Ромбо, это — твой старый друг. Видишь, как хорошо я о нем забочусь!
Он поднял меч, и на фоне рассветного неба они разглядели характерные очертания короткого тяжелого клинка с тупым концом. Англичанин держал его высоко — так начинался смертельный замах.
— Почему? — только и смог выдавить из пересохшего горла Жан.
— Почему я тебя выдал? — Вид у Урии был грустным. — Увы! Но я же рассказывал тебе, как я и мой покойный компаньон потеряли поставки в Тауэр? Мы кормили заключенных, готовили пиры и все такое… Милорд Ренар обещал мне все это вернуть. Это — немало серебра, мой друг. Так что моя совесть стоила недешево, уверяю тебя. А теперь, если я помешаю тебе сбежать и верну ведьмину руку и все такое… Ну! — Он широко ухмыльнулся. — Должен получить еще сколько-то гиней сверху, правда? Эй, стой, ты!
