– Я опасалась, что вы не сдержите слово, так как не надеялась, что вам удастся привезти его. – Улыбаясь, она приветливо взглянула на Андре-Луи.
Молодой человек галантно ответил:
– Память о вас, сударыня, столь глубоко запечатлелась в моем сердце, что уговоры были бы излишни.
– О льстец! – произнесла госпожа де Плугастель и жестом остановила его. – Нам надо немного побеседовать, Андре-Луи, – сказала она с серьезностью, слегка встревожившей его.
Они сели, и некоторое время разговор вращался вокруг общих тем, которые, впрочем, в основном касались Андре-Луи, его занятий и воззрений. И все это время хозяйка изучала его добрыми, печальными глазами, пока он снова не почувствовал беспокойство. Интуиция подсказывала Андре-Луи, что его привезли сюда с какой-то иной целью, нежели та, о которой сообщили.
Наконец, как будто об этом заранее сговорились – а неловкий сеньор де Гаврийяк был совершенно не способен притворяться, – крестный встал и под предлогом, что хочет осмотреть сад, вышел на террасу, белую каменную балюстраду которой обвивала герань, горевшая алым огнем. Спустившись вниз, он исчез среди листвы.
– Теперь мы можем поговорить более откровенно, – сказала госпожа де Плугастель. – Идите сюда, сядьте рядом со мной. – Она указала место на канапе.
Андре-Луи подошел, правда с чувством некоторой неловкости.
– Вы знаете, – сказала она мягко, положив на его руку свою, – что очень дурно себя вели и ваш крестный имеет все основания гневаться?
– Сударыня, будь это так, я был бы самым несчастным из всех смертных. – И он объяснился так же, как в воскресенье перед своим крестным. – Мой поступок был вызван тем, что в стране, где парализовано правосудие, это был единственный способ объявить войну подлому негодяю, убившему моего лучшего друга. Это жестокое, зверское убийство невозможно было наказать законным путем. Но мало того, позже – простите за откровенность, сударыня, – он обольстил женщину, на которой я собирался жениться.
– Ах боже мой! – воскликнула она.
– Простите. Я знаю, что это ужасно. Наверно, вы понимаете, что я пережил. Последняя история, в которой я замешан, – скандал в Театре Фейдо, вызвавший беспорядки в Нанте, – была спровоцирована именно этим.
– Кем она была, эта девушка?
Как это похоже на женщин, подумал он. Их всегда интересует несущественное.
– Эта бедная дурочка была актрисой. Ее имя – мадемуазель Бине. Я не жалею о ней. В то время я был актером в труппе ее отца, куда попал после того случая в Рене. Я вынужден был скрываться от правосудия – ведь во Франции оно обращено против несчастных, которые незнатны. Итак, у меня было достаточно причин, чтобы спровоцировать скандал в театре.
– Бедный мальчик, – нежно сказала она. – Только женское сердце способно понять, сколько вы выстрадали. Поэтому я легко могу простить вам все. Но теперь…
– Ах, сударыня, вы не поняли. Если бы сегодня я думал, что только личные мотивы заставляют меня участвовать в святом деле ликвидации привилегий, я, наверно, покончил бы с собой. Мое истинное оправдание – в неискренности тех, кто хотел превратить созыв Генеральных штатов в фарс.
– А может быть, в таком вопросе разумно быть неискренним?
– Разве может неискренность быть разумной?
– О да, может, поверьте мне! Я вдвое старше вас и знаю жизнь.
– Я бы сказал, сударыня, что неразумно то, что осложняет существование, а ничто так не осложняет его, как неискренность.
– Но я уверена, Андре-Луи, что у вас не столь превратные представления, чтобы не понимать необходимость правящего класса в любой стране?
– Ну конечно. Но власть необязательно должна передаваться по наследству.
– А каким же иным способом?
Он ответил ей сентенцией:
– Человека, сударыня, создает его работа, и пусть права наследуются только от такого родителя. В таком случае всегда будет преобладать лучшая часть нации и государство достигнет великих успехов.
– Значит, вы не придаете происхождению никакого значения?
– Никакого, сударыня, – иначе меня огорчило бы мое собственное.
На лице ее выступил яркий румянец, и он испугался, не оскорбил ли ее бестактностью. Но вопреки его ожиданиям упрека не последовало. Госпожа де Плугастель только спросила:
– А оно вас не огорчает? И никогда не огорчало, Андре?
– Никогда, сударыня. Я доволен.
– И вы никогда… никогда не сожалели, что не знали родительской любви?
Он рассмеялся, не принимая ее жалости, в которой не нуждался.
– Напротив, сударыня, я содрогаюсь при одной мысли, что́ бы они из меня сделали, и благодарен судьбе за то, что сам себя сформировал.
Она с минуту грустно смотрела на него, потом улыбнулась и кротко покачала головой.
– Вам не откажешь в самоуверенности. Однако мне хотелось бы, чтобы вы взглянули на вещи под иным углом. Сейчас открываются великие возможности для молодого человека с умом и талантом. Я могла бы вам помочь, и если бы вы согласились, то с моей помощью могли бы пойти очень далеко.
«О да, вы бы помогли мне попасть на виселицу, отправив в Австрию с такой же предательской миссией от имени королевы, с какой там находится господин де Плугастель, – подумал он. – Конечно, таким образом я достиг бы весьма высокого положения».
Вслух он ответил так, как требовала вежливость:
– Я благодарен вам, сударыня. Видите ли, поскольку я – за те идеалы, которые вам изложил, то не смог бы служить делу, препятствующему их воплощению в жизнь.
– Вас вводят в заблуждение предрассудки и личные обиды, Андре-Луи. Неужели вы позволите им встать на пути вашей карьеры?
– Даже если бы то, что я называю идеалами, было бы предрассудками, разве честно с моей стороны идти против них, в то время как я их придерживаюсь?
– Ах, если бы я могла убедить вас, что вы заблуждаетесь! Я могу сделать так много для того, чтобы ваши таланты нашли достойное применение! На службе у короля вы бы скоро преуспели. Подумайте об этом, Андре-Луи, а затем как-нибудь еще побеседуем.
Он ответил с холодной вежливостью:
– Боюсь, сударыня, что это ничего бы не изменило. Тем не менее благодарю вас за весьма лестное для меня участие. К своему несчастью, я ужасно упрям.
– А кто же кривит душой сейчас?
– О, сударыня, неискренность такого рода никого не вводит в заблуждение.
И тут из сада вновь появился господин де Керкадью и с некоторой нервозностью заявил, что ему пора возвращаться в Медон и по пути он завезет своего крестника на улицу Случая.
– Вы должны снова привезти его, Кантэн, – сказала графиня, когда они прощались.
– Возможно, как-нибудь, – туманно ответил господин де Керкадью и увлек за собой крестника.
