Это был новый Пейроль – буколический. Неужели в его голове могли обновиться и мысли, перестав быть гаденькими и подлыми?
Внимательные глаза наблюдали из окна за каждым его движением, и пока он наслаждался пением птичек, девушки вели в комнате разговор, который ему лучше было не слышать.
Аврора де Невер раскинулась на подушках. Ее огромные синие очи, еще вчера подернутые горячечной пеленой, вновь обрели прежний блеск; лицо ее посвежело, губы порозовели. Марикита села на край постели и, держа больную за руку, поведала о засаде в Панкорбо, о схватке, во время которой она сама явилась на сцену, о событиях в Мадриде, о том, как Кокардас повис на подрезанной веревке…
Ведь цыганочка обманула Пейроля: она и понимала, и говорила по-французски.
Не пропуская ни слова из рассказа подруги, Флор следила из окна за Пейролем. Но, услышав одно имя, девушка невольно оставила свой пост.
– Что ты говоришь? Ты видела Шаверни? – воскликнула она и бросилась Мариките на шею.
– Может быть, и видела, но я же его не знаю. Мне только известно, что он рыскал по Мадриду, переодевшись водоносом. А кто он, этот Шаверни?
Флор вспыхнула и вскричала, даже не пытаясь скрыть восторга:
– Кто такой Шаверни? Ты только приведи его сюда вместе с Лагардером – и против них не устоит целая армия!
– Они разыскивают друг друга, – сказала Марикита, – но как знать, повстречаю ли я в Сарагосе сразу обоих? Скажу тебе прямо, сестрица, – не очень-то я в это верю.
Донья Крус опустила голову, и на ресницах ее заблестели крупные слезы.
– Ты его очень любишь? – спросила маленькая цыганка.
– Кто тебе сказал, что я его люблю? – покраснела Флор.
– Я вижу. Зачем ты скрытничаешь? Я не заслужила этого – я всегда была с тобой откровенна.
– Прости меня… Да, это так – я люблю его!
Марикита погрузилась в размышления.
«Что ж, – печально думала она, – значит, одну меня никто не полюбил? Делать нечего: поживем – увидим. Прежде всего – пусть будут счастливы они… А там, быть может, найдется честный человек, которому и я смогу отдать свое сердце…»
И она уверенно сказала:
– Будет тебе Лагардер, будет тебе маркиз Шаверни! Я приведу их к вам: завтра одного, а потом и другого!
Затем цыганочка спустилась к отцу и сказала:
– Совсем скоро в замке Пенья дель Сид произойдут удивительные события! В полночь я вернусь не одна. Ты можешь смело пожать руку человеку, который придет вместе со мной.
– Кто же он?
– Жених молодой герцогини. Имя свое он назовет тебе сам, и это же имя будет написано клинком на лбу у Пейроля. Кстати, если этот бандит захочет в мое отсутствие увезти отсюда девушек, сбрось его со стены.
– Это будет убийство, – возразил дон Педро де Валедира. – Моя рука еще достаточно тверда, чтобы скрестить с негодяем шпагу в честном поединке.
– Убийство? – фыркнула девушка. – Нет, просто правосудие. Сохрани свой клинок незапятнанным, отец: кровь этого человека осквернит его.
– Какие же он совершил преступления?
– Все, какие только можно вообразить!
Весь день Марикита провела в комнате больной, но интендант, постоянно сновавший мимо их двери, так и не смог узнать, о чем они говорят. Слух у цыганок был тонкий: едва на лестнице раздавался звон шпор Пейроля, девушки тотчас замолкали или принимались болтать о пустяках.
К вечеру заговор был составлен во всех подробностях. Маленькая цыганка должна была вернуться через сутки вместе с Лагардером, Кокардасом, Паспуалем и баском, а может быть, и с Шаверни. Разве мог противостоять Пейроль даже одному Лагардеру? Короче говоря – победа обеспечена.
– Если мы не придем вовремя, – добавила Марикита, – если какие-нибудь непредвиденные обстоятельства задержат нас даже на целый день – не беспокойтесь: мы все равно появимся.
На другое утро, едва лучи солнца позолотили вершины скал, Марикита отправилась в Сарагосу. Она спешила – то бежала, то скакала, как козочка, быстро продвигаясь вперед по неровной, но так хорошо знакомой ей дороге.
На сердце у цыганки было легко и радостно, она то и дело принималась распевать, словно вольная пташка, и не один погонщик мулов подарил улыбку и сказал ласковое слово красавице с быстрой поступью и разрумянившимися щечками.
Когда она миновала ворота Сенеха, на Санта-Мария дель Пилар часы били полдень.
Условленный час наступил. Марикита побежала еще скорее…
У Новой башни никого не было.
Много часов провела маленькая цыганка у каменной ограды Новой башни, не сходя с места и тревожно оглядывая безмолвные улицы вокруг площади. Она не смела никуда отойти: вдруг те, кого она ждет, придут сюда, пока она будет разыскивать их по всему городу?
Время шло. Ей с Лагардером уже никак не успеть к полуночи в замок!
Или шевалье не поверил ей? Возможно, решил, что она все равно не придет на свидание – захочет бросить его и вернуться к прежней своей вольной жизни?
Эта мысль причинила Мариките такую боль, что девушка не смогла сдержать судорожных рыданий, ничком упала на землю и заплакала.
Но вскоре Марикита подняла голову: прямо у нее над ухом била копытом лошадь. Цыганка увидела двух всадников. Один из них с участием глядел на нее. Он спрыгнул с коня, протянул руку и помог девушке подняться.
– Что с тобой, бедняжка? – спросил он. – Почему ты так плачешь?
Голос всадника был нежен и ласков, сам он – молод и хорош собой. Его лицо было не таким загорелым, как у испанцев.
Марикита старалась вспомнить, где она видела этот прямой, открытый взгляд, невольно внушающий доверие.
Всаднику ее мордашка тоже показалась знакомой.
– Я узнал тебя, – сказал он, подумав. – Я тебя встретил на дороге из Сеговии в Мадрид. Тогда ты от меня убежала – теперь же все расскажешь, не уйдешь!
Но это была не угроза: молодой человек говорил весело и благодушно.
– Только скажи сперва, отчего ты плачешь. Кто-нибудь обидел тебя? Так назови мне имя этого негодяя – и он дорого заплатит за твои слезы!
Откуда эта таинственная незримая связь двух незнакомых людей? При первом же звуке его голоса она поняла, что он благороден и добр. При одном только виде ее слез он не только проникся горячим сочувствием, но и немедленно бросился ей на помощь.
– Нет, – отвечала она ему, – мне не на кого жаловаться.
– В чем же дело? Ты голодна? Вот мой кошелек…
Он вынул из-за пазухи шелковый мешочек. Сквозь дорогую материю просвечивали золотые монеты. Глаза цыганки широко раскрылись и засверкали, как раскаленные угли.
Отчего? От алчности? Всадник так было и подумал. С огорченной улыбкой он протянул цыганке золотую монету, но та не взяла ее.
