Через полчаса из той же калитки маленького домика вышел молодой человек с завязанными глазами, которого вела за руку какая-то женщина. Она вывела его на угол между улицами Жоффруа-Ланье и Мортельри, где она попросила его сосчитать до пятидесяти и только тогда снять повязку.
Молодой человек точно выполнил указание и, после того как сосчитал до пятидесяти, снял с глаз повязку.
— Дьявольщина! — сказал он, оглядываясь кругом. — Пусть меня повесят, если я знаю, где я! Уже шесть часов! — воскликнул он, услыхав бой часов на соборе Нотр-Дам. — А что сталось с беднягой Ла Молем? Побегу в Лувр, может быть, там что-нибудь про него узнаю.
С этими словами Коконнас пустился бегом по улице Мортельри и добежал до ворот Лувра быстрее лошади; он растолкал и разметал движущуюся преграду из почтенных горожан, которые мирно разгуливали около лавочек на площади Бодуайе, и вошел в Лувр.
Там он расспросил солдата-швейцарца и часового. Швейцарец как будто видел утром выходившего Ла Моля, но не заметил, вернулся ли он в Лувр. Часовой сменился только полтора часа назад и ничего не знал.
Коконнас взбежал к себе наверх и стремительно распахнул дверь; в комнате валялся только колет Ла Моля, весь изодранный, и это усилило тревогу пьемонтца.
Тогда Коконнас вспомнил о Ла Юрьере и побежал в гостиницу «Путеводная звезда». Оказалось, что Ла Моль завтракал у Ла Юрьера. Наконец Коконнас успокоился и, изрядно проголодавшись, попросил подать ему ужинать. У Коконнаса были две веские причины, чтобы хорошо поужинать: спокойствие духа и пустой желудок; поэтому он ужинал до восьми часов вечера. Пьемонтец подкрепился двумя бутылками легкого анжуйского вина, которое очень любил, и потягивал его с большим чувством, что выражалось в подмигивании глазом и прищелкивании языком. Подкрепившись, он отправился разыскивать Ла Моля и, снова продираясь сквозь толпу, усердно действовал кулаками, соответственно чувству дружбы, подкрепленному хорошим расположением духа, какое обычно наступает после еды.
Новая разведка заняла целый час; за это время Коконнас побывал на всех улицах по соседству с Гревской набережной, на угольной пристани, на улице Сент-Антуан, в переулке Тизон и в переулке Клош-Персе, куда, как он думал, мог вернуться его друг. Наконец он сообразил, что есть одно место, где Ла Моль должен пройти непременно, а именно — пропускные ворота в ограде Лувра; поэтому он решил пойти к воротам и ждать там возвращения Ла Моля.
Не доходя всего ста шагов до Лувра, на площади Сен-Жермен-Л’Осеруа Коконнас сшиб с ног какую-то супружескую пару и остановился, чтобы помочь супруге встать на ноги, как вдруг увидел в мутном свете фонаря, висевшего над подъемным мостом Лувра, бархатный вишневый плащ и белое перо своего друга, проходившего под опускной решеткой входных ворот и отвечавшего на салют часового.
Пресловутый вишневый плащ так запечатлелся у всех в глазах, что ошибиться было невозможно.
— Дьявольщина! — воскликнул Коконнас. — Наконец он идет домой! Эй! Ла Моль! Эй, дружище! Что за черт? Голос у меня как будто сильный. Почему же он меня не слышит? Но ноги у меня не слабее голоса, сейчас я догоню его.
С этим намерением пьемонтец пустился бежать во все лопатки и через минуту был у Лувра; но когда он вступил одной ногой во двор Лувра, вишневый плащ, видимо, тоже очень торопившийся, успел скрыться в вестибюле.
— Эй, Ла Моль! — крикнул пьемонтец, снова бросаясь бежать. — Подожди! Это я, Коконнас! Какого черта ты так бежишь? Уж не от меня ли ты удираешь?
В самом деле, вишневый плащ не взошел, а, точно на крыльях, взлетел на третий этаж.
— A-а! Ты не хочешь подождать? Ты недоволен мной? Ты рассердился на меня? Ладно! Ну и ступай к черту!
Все это Коконнас выкрикивал внизу у лестницы, но, отказавшись следовать за беглецом, он продолжал следить за ним глазами на поворотах лестницы, вплоть до того этажа, где находились покои королевы Маргариты, и вдруг заметил, что оттуда вышла какая-то женская фигура и взяла за руку того, кого преследовал пьемонтец.
— Ого! — произнес Коконнас. — Она очень смахивает на королеву Маргариту. Его ждали. Тогда другое дело; понятно, что он мне не ответил.
Коконнас перегнулся через перила и, глядя в просвет лестницы, увидел, что вишневый плащ после тихо сказанных ему слов пошел за королевой в ее покои.
— Ладно, ладно! Так и есть, — сказал Коконнас, — я, значит, не ошибся. Бывают случаи, когда присутствие даже лучшего друга некстати, и как раз это произошло с моим милым Ла Молем.
Коконнас не спеша поднялся по лестнице и уселся на обитой бархатом скамье, стоявшей на площадке.
— Тогда я не пойду за ним, а подожду здесь… Да, но если, как я думаю, он у королевы Наваррской, — я могу прождать долго… А холодно, дьявольщина! Лучше я подожду его у нас в комнате. Поселись в ней хоть сам черт, а Ла Молю не миновать в нее вернуться.
Едва он произнес эти слова и встал, чтобы осуществить свое намерение, как над его головой послышались легкие, бодрые шаги, сопровождаемые песенкой, настолько любимой его другом, что Коконнас тотчас же вытянул шею в ту сторону, откуда слышались шаги и песенка. Это шел действительно Ла Моль из своей комнаты, а увидев Коконнаса, запрыгал через четыре ступеньки по лестницам, отделявшим его от друга, и бросился в его объятия.
— Дьявольщина! Так это ты? — сказал Коконнас. — Какой черт и откуда тебя вывел?
— Из переулка Клош-Персе.
— Да нет! Я говорю не про тот дом…
— А откуда же?
— От королевы.
— От королевы?
— От королевы Наваррской.
— Я туда и не входил.
— Рассказывай!
— Дорогой мой Аннибал, ты бредишь! Я иду из нашей комнаты, где ждал тебя целых два часа.
— Из нашей комнаты?
— Да.
— Значит, я гнался по Луврской площади не за тобой?
— Когда?
— Только что.
— Нет.
— Это не ты сейчас проходил под опускной решеткой входных ворот?
— Нет.
— Не ты сейчас взлетел по лестнице, точно за тобой гнался легион чертей?
— Нет.
— Дьявольщина! — воскликнул Коконнас. — Вино в «Путеводной звезде» не настолько забористое, чтобы так замутить мне голову. Говорю тебе, я только что видел в воротах Лувра твой вишневый плащ и твое белое перо, гнался за тем и другим вплоть до этой лестницы, а твой плащ, твое перышко и самого тебя вместе с твоей размашистой рукой ждала здесь какая-то дама, по моему сильному подозрению — королева Наваррская, которая все это увлекла за собой вон в ту дверь, ведущую, если не ошибаюсь, к прекрасной Маргарите.
— Черт! Уже измена? — сказал Ла Моль, бледнея.
