— А зачем… — спросил он, протягивая руку к нарисованной девушке с охапкой цветов.
— Что зачем? — не понял Гай.
— Зачем ты пошел в легион? — Корнелий, как завороженный, по воздуху обводил фигуру рукой, не смея коснуться красочного слоя. — Кажется, что под тканью я так и вижу ее попку.
Потом, сообразив, что Кориолла здесь, смущенно фыркнул.
— Ты бы мог расписывать богатеям покои и стать миллионером.
— Не стал бы, — ответил Приск.
— Почему?
— Я не грек.
— Ну так назовись греком!
— Назваться? Я что, должен отказаться от своего имени?
И вдруг сообразил, что, поступая в легион, он именно так и сделал. Правда, теперь он вернул себе потерянное имя.
— Ладно, парень, как знаешь. Давай смывай с себя краску и к столу.
* * *
Закат уже едва-едва освещал небо на западе, Гай сидел с Кориоллой на крыльце.
— Ты здорово рисуешь. И ты нигде не учился? — принялась допытываться девица.
— Немного… Но не это главное. Знаешь, когда был маленький, в соседнем доме жил художник. Он показывал мне удивительную картину. Люди на ней были как живые. И сад как живой.
— Он был богат?
— Нет… — Приск покачал головой. — Он просто писал картины. Говорил, что это самые лучшие картины на свете.
— Почему?
— Потому что это его картины. Каждый художник любит свои картины больше всего на свете.
— Как женщина своих детей, — улыбнулась Кориолла.
Рядом с ними на каменных ступенях стоял фонарь с оплывающей сальной свечой. Вокруг него плясали две мохнатые черные бабочки, а в кустах сирени щелкал, как сумасшедший, соловей.
— Прямо как в буколических стихах, — улыбнулся Приск.
Он потянулся к девушке — как само собой разумеющееся, ожидался поцелуй. Но ткнулся губами в протянутую руку.
В следующий момент она вскочила.
— Не смей!
Она исчезла в доме.
«Чего это она… — подумал Приск. — А в сущности, почему я отказался от рабыни-девчонки?» — спросил он сам себя.
Разозлился на себя — в самом деле, почему? Как ее зовут? Тарса?
И он отправился искать Тарсу.
* * *
В следующие дни Кориолла лишь на мгновение заглядывала в пристройку — принести что-нибудь из еды, или воды для красок. Но тут же исчезала, бросив взгляд на стену. На другой день Приск перенес эскиз на стену, на фреске фигура смотрелась еще ярче, еще живее. Потом Приск исполнил узор понизу и поверху росписи, с боков нарисовал колонны неведомого храма, на других стенах под окнами изобразил гирлянды цветов. Гирлянды эти плела для него Кориолла, сидя на крыльце. Цветы увядали, наполняя комнату то пряными, то горькими ароматами. Солнце, заглядывая в восточное окно утром, перебиралось на южную сторону, бросало золотые полотнища на серый, еще не украшенный мозаикой пол, чтобы несколько часов спустя полыхнуть красным в западное окно. А по северной стене шествовала с рогом изобилия прекрасная Примавера-Весна.
Вечерами они больше не сидели на крыльце. А ночью в спальню к Приску приходила Тарса. Все было так, как положено быть: утехи рабыни, недоступность чужой невесты. И все — не так, как надо. Лживо, вывернуто наизнанку.
«Естественное — вот что радует глаз на картине и в жизни, — размышлял Приск, рассматривая законченную роспись. — Но это встречается так редко… Девять десятых частей всего в мире — фальшь!»
Вечером на шестой день приехал Валенс, довольный хозяин повел центуриона рассматривать фрески.
При виде Примаверы Валенс опешил. Он смотрел и смотрел на нее, но, в отличие от Корнелия, не тянул к нарисованной девушке руки.
— Я ее видел прежде, — вдруг сказал Валенс.
Приск открыл рот, чтобы сознаться в своем наивном преступлении — в том, что Кориолла стояла перед ним в оранжевой столе, небрежно перекинув через локоть прозрачный шарф, но ни в коем случае не сознаваться в наброске обнаженной фигуры.
— Я видел точно такую же фреску в Стабиях, — продолжил Валенс, — на одной из роскошных вилл, где наша знать любила отдыхать.
— Стабии погибли вместе с Помпеями и Геркуланумом, — вдруг подала голос стоявшая в дверях Кориолла. — Приск не мог их видеть!
— Кто знает, — бесстрастно ответил Валенс, — быть может, он куда старше, чем говорит нам.
— Чушь! — Кориолла даже притопнула ножкой. — Ты просто хочешь его унизить.
Девушка птицей вылетела из пристройки.
— Но ты моя невеста! — это Валенс. Тихо, но настойчиво.
— Невеста, но не жена. Выметайся!
— Два года ждать…
— Уходи или кликну отца.
— А я…
— На по…
Она не успела докричать это свое «на помощь!», а Гай уже подпрыгнул, ухватился за решетку двумя руками, уперся ногами в стену и вырвал преграду. Правда, и сам опрокинулся на спину. Но тут же вскочил, вцепился в металлическую скобу, прежде державшую хлипкую решетку, и сунулся в комнату. Сунуться-то он сунулся, но пролезть не сумел. Это прежний Гай Приск без труда проскользнул бы в это оконце, а нынешний легионер застрял. При отблеске масляного светильника, висевшего на бронзовом крючке, разглядел он спаленку — сундук, кровать напротив и на кровати — Кориоллу в ночной тунике, тянущую на себя одеяло. Валенс склонился над ней в позе весьма недвусмысленной.
— Что?! — повернул голову Валенс, заслышав шум.
Глаза его налились кровью, лицо исказилось. В ярости он даже не сообразил, что Гай беспомощен и ему не помеха. Центурион подскочил к окну, взлетел на сундук… Приск подался назад, одной рукой ухватился за скобу от вырванной решетки, второй перехватил руку центуриона. Но у Валенса оставалась свободной вторая рука, и он врезал легионеру в лицо.
Приск вылетел наружу. А Кориолла, обретя голос, завизжала что есть мочи.
Дом ожил. На крики примчалась первой мать, чуть позже — отец.
Еще до рассвета, в темноте оба гостя были выставлены из усадьбы. Приск поехал в лагерь, а взбешенный центурион направился в канабу.
Приск внутренне торжествовал: девчонка никому не досталась, и вряд ли после нынешнего происшествия Корнелий рискнет оставить женишка у себя на ночевку.
— Я тебе это припомню! — процедил Валенс на прощание.
— Она звала на помощь, я пришел, — огрызнулся Приск.
— Ты под окном ошивался.
— А ты залез в спальню.
— Она не для тебя!
— И не для тебя. Ты же знаешь: будет большая война, ты никогда не уйдешь из легиона!
Валенс в ответ только выругался.
Весна 851 года от основания Рима[115]
