– И меня, Михайло, туда направляют.
– Тогда скоро свидимся с Абрашей Дементьевым!
– Да, он должен быть там, – отозвался Овцын.
Гвоздев внимательно посмотрел на него, поскреб ногтем заросшую щетиной щеку.
– Я, Дмитрий, полагаю, что это ему своим освобождением обязан, – сказал он. – Дементьев наведывался ко мне в Охотском остроге и обещал похлопотать. А я неласково его тогда принял…
– Вот увидимся, и повинишься!
Однако встретиться с Дементьевым в Охотске не получилось. На пакетботе Чирикова «Святой Павел» он ушел на Камчатку за пару дней до прибытия Гвоздева и Овцына.
Здесь, на краю океана, расстались и они. Овцына взял на борт «Святого Петра» капитан-командор Беринг, а Гвоздева оставил в Охотске в распоряжение капитана Шпанберга, как было написано в приказе, «для составления Генеральной карты Охотского моря».
– Твои знания очень пригодились бы нам на Камчатке, – посетовал Овцын. – Никак в толк не возьму, почему тебя оставляют здесь…
Гвоздев обнял его.
– Увидишь Аврашу, поклонись от меня, – прощаясь, попросил он друга. – Скажи, по гроб я ему обязан, никогда его не забуду…
– Передам, непременно, – пообещал Овцын.
3
Экономя для будущего плаванья муку, Беринг по прибытии на Камчатку приказал выдавать всем участникам экспедиции половинную норму хлеба. Большую часть ранее завезённого провианта ещё предстояло на собачьих упряжках перевезти в Авачинскую губу из устья Большой реки с западного побережья полуострова. Чтобы как-то продержаться предстоящую зиму, было решено добавить в рацион больше рыбы и оленины.
Для сбора юколы снарядили в селения ительменов отряды казаков и морских служителей во главе с офицерами.
Один из таких отрядов поручили под начало флотского мастера Дементьева. Отправились из нового поселения, названного в честь прибывших сюда кораблей «Петропавловском», в первую декаду октября, в слякотную, дождливую погоду. Очень не хотелось покидать уютные казармы, построенные здесь загодя штурманом Иваном Елагиным, но приказы не обсуждаются.
Через две недели утомительного пешего путешествия по сопкам, поросшим густым хвойным лесом, ведомые проводником-камчадалом, вышли к реке Камчатке. По её берегу добрались до цели – камчадальского поселения, где застали только нескольких стариков и старух.
– Где остальные? – спросил через проводника-толмача Дементьев.
– Ушли, однако… – перевел он ответ старика, которого приняли за тойона.
– Куда ушли мужчины?
– Не сказали. Лес большой, – с невозмутимым видом перевел толмач.
Филька, крутившийся рядом и за время их пути подружившийся с проводником, вставил свой вопрос:
– А юкола есть?
– Мал-мала есть. Сами кушать будем. Другим кушать нету.
Филька недоверчиво покачал головой:
– Брешут, батюшка Авраам Михайлович! Вот те крест! Есть у них рыба, токмо укрыли где-то. Прикажи поискать!
Поиски спрятанной юколы результатов не дали. Между тем стемнело. Ночевать остались в селении, осмотрительно выставив караульных.
Через лаз, по деревянному столбу с зарубками-ступенями, Дементьев, Филька и толмач спустились в земляную юрту. Толмач зажёг смоляной факел, и Дементьев огляделся. Внутри зимнее жилище камчадалов оказалось довольно просторным. Пол и стены были бревенчатыми. Такой же бревенчатый потолок поддерживали двухсаженные столбы. Неподалёку от единственного лаза, по которому они попали сюда, был потухший очаг. Очевидно, лаз одновременно служил и дымоходом.
Из темного угла к ним вышла неопрятная старуха в долгополой грязно-жёлтой кухлянке. На голове её был странный колпак, сложенный из длинных седых прядей, заплетённых в десяток косичек. При её приближении на Дементьева пахнуло запахом давно немытого старческого тела, смешанным с прогорклым духом рыбьего жира. Он брезгливо поморщился и отшатнулся.
Филька, оглядев старуху, пробормотал:
– Знатный, видать, куафер[75] у энтой доброй старушки. Экую башню из волосий соорудил… Токмо в баню сводить не сподобил. Воняет бабуся, как сдохшая мышь!
Однако толмач заговорил со старухой с уважением, которое можно было бы посчитать подобострастием, если бы таковые чувства были ведомы сим детям природы.
– Её зовут Афака. Она умеет говорить с духами, – пояснил он, приглашая Дементьева присесть на шкуру медведя у стены, и принялся разжигать очаг.
Старуха молча принесла и поставила перед Дементьевым и Филькой деревянные плошки с какой-то едой и, обмакнув грязный палец в одну из них, облизала, показывая, что пища не отравлена.
Дементьева снова передернуло, но голод заставил попробовать угощение. Оно походило на русскую толкушу и представляло собой смесь кедровых орехов, морошки, брусники, сараны, вываренных в тюленьем жире. Нескольких глотков этого зловонного варева хватило, чтобы Дементьева, а вслед за ним и Фильку вывернуло наружу.
Придя в себя, Дементьев достал фляжку с казёнкой, долго полоскал рот и отплёвывался, решив, что лучше будет спать голодным, чем есть ещё нечто подобное.
Толмач с удовольствием доел то, что оставалось в их плошках. Он пошептался с Афакой. Старуха принесла и положила перед русскими несколько вяленых рыбин. Толмач сказал:
– Кушай, начальник! Пустой брюхо совсем плохо.
Когда они поели, толмач заговорил снова:
– Начальник, дай Афака огненная вода. Она скажет, что говорят духи…
Дементьев посмотрел на старуху, которая сидела у очага. На тёмных сморщенных ладонях она перекатывала горячие, мерцающие синим угли, время от времени дула на них и довольно жмурилась, когда всполохи становились ярче.
Однако в сморщенном, безобразном лике Афаки было что-то такое, что Дементьев, как будто вопреки собственной воле, протянул свою фляжку. Старуха медленно, с удовольствием выцедила содержимое и заговорила голосом, похожим на крик испуганного ворона. Толмач тут же перевел:
– Бог Кутка однажды воевал с мышами, – при этих словах он покосился на Фильку, который заёрзал на своем месте. – Они украли мясо, что он сварил, и съели. Кутка взял лук, стрелы и пошёл на них войной. Мыши испугались гнева Кутки, вышли навстречу и рассыпали по дороге рыбью икру. Кутка стал собирать икру и есть. Когда насытился, потерял гнев. Мыши стали просить бога простить их. Он простил и остался спать у мышей. Они разрисовали ему лицо краской из ольхи. Кутка пошёл домой. У реки хотел напиться, увидел своё отражение и влюбился, приняв его за лицо красавицы. Он бросился в воду и едва не утонул. Вылез на берег, сказал, что мыши в наказанье за оскорбление больше не будут жить на земле. Он назначил им жить под землей, в тесных норах, а своим детям разрешил разорять норы мышей и забирать припасы, которые они делают…
