– Профессия? – спросил Бориса генерал, словно не мог об этом узнать из анкеты, которая лежала перед ним.
– Техник по электрооборудованию, – четко ответил Степанов.
– В каждый расчет желательно по такому специалисту, – сказал генерал полковнику и другим членам комиссии, словно забыв о том, что перед ним стоит боец.
– Поздравляю, рядовой Степанов, вы зачислены в расчет второго орудия первой минометной батареи, – сказал полковник, объявляя окончательное решение комиссии.
Борис от радости оторопел. Он хотел было уже выкрикнуть «спасибо, товарищ полковник», да вдруг удержался, вспомнив о том, как подобает отвечать в такой обстановке. Набрав в грудь побольше воздуха, произнес:
– Служу Советскому Союзу! – И тут же добавил от себя: – Спасибо за доверие!
Вышел он из штаба, не чувствуя под ногами земли, сияющий еще больше, чем сержант. Мир вокруг казался Борису прекрасным и радужным.
Малыхин, дурачась, подал команду:
– Встать! Смирно! Равнение на счастливчика!
– Отставить! – небрежно махнул рукой Степанов, подражая командиру части.
– Какая машина? – спросил Кирасов.
– Второе орудие, – ответил Борис. – Счастливая для меня двойка!
– Это еще поглядим, какая она для тебя будет счастливой, – отозвался Малыхин, принимая начальственный вид. – В батарее нет орудий, а есть боевые машины, товарищ рядовой Степанов! Да будет вам известно, что командиром второй машины назначен я, то есть стоящий сейчас перед вами сержант Малыхин!
– Вот и хорошо, чем привыкать к какому-то неизвестному сержанту, лучше быть под началом своего, – сказал Шаронов, выходя из дверей штаба вслед за Степановым. – Разрешите представиться, подносчик снарядов второй боевой машины рядовой Шаронов!
Счастливчиков, утвержденных комиссией, было ровно пятнадцать человек, одним словом, полный личный состав трех расчетов, или одной батареи, командиром которой, как вскоре узнали, назначен лейтенант Потанин.
В тот же вечер, после ужина, собрав свои вещи, все бойцы, отобранные и утвержденные комиссией, собрались у штаба. Около каждого командира боевой установки группировался его расчет. Возле сержанта Малыхина стояли Степанов, Гонтарь, Шаронов, Даниленко и Юрусов. Эдик Томашевский, а вместе с ним и другие бойцы, пришли проводить своих друзей.
Подкатил грузовик, кузов которого крыт брезентом.
– Боря, возьми на память, – Томашевский протянул свой перочинный ножик со многими лезвиями и крохотными ножницами. – Завидую тебе!
– Спасибо, – Борис спрятал в карман брюк ножичек и вынул бензиновую зажигалку. – Тебе от меня! И не тужи шибко, скоро и вас разошлют по батареям.
– Когда это будет?
– Если не в конце месяца, так в следующем, – ответил за Степанова лейтенант Потанин, подошедший к отъезжающим. – В этом можете быть уверены. Все зависит не от нашего бати, и даже не от комиссии, а от военной промышленности, от заводов, в цехах которых куют эти самые боевые машины. А они, заводы, уже переведены на военный режим.
– До встречи на передовой! – Томашевский обнял Бориса, а потом, спохватившись, протянул ему конверт. – Чуть было не забыл! Тебе ж письмо! От девушки, судя по почерку!
Степанов взял конверт. Пробежал глазами обратный адрес, улыбнулся:
– От Тани.
Быстро вскрыл. Но прочесть не успел. Потанин подал команду. Бойцы, зачисленные в батарею, выстроились. Из штаба вышел полковник Егоров. Он сказал напутственные слова и потом, пройдя вдоль строя, каждому пожал руку:
– Воюйте до полной победы!
Разместились на деревянных скамейках, установленных в кузове. Дружно запели новую песню, которую разучили недавно:
Смелого пуля боится,
Смелого штык не берет!
Борис Степанов, трясясь в кузове, развернул письмо. Оно было полно тревоги. Таня писала, что от Сергея нет никаких вестей. О нем ничего не знают и родители. Она через райком комсомола запрашивала управление кадров Пограничных войск, оттуда ответили, что недавно вышел из окружения командир пограничного отряда майор Курзанов, и он сообщил, что лейтенант Сергей Закомолдин храбро сражался с фашистскими захватчиками, ему доверили возглавить группу прикрытия, когда основные силы отряда пошли на прорыв вражеского кольца. О дальнейшей судьбе лейтенанта Закомолдина ничего не известно, майор Курзанов предполагает, что он погиб.
Дальше Таня писала, что она больше не может находиться в тылу, что обратилась в Центральный Комитет комсомола и, пройдя спецкомиссию, зачислена на курсы, которые кончал Кренкель, и надеется, что ее скоро отправят на фронт и, может быть, еще дальше.
Борис чуть ли не всю дорогу до Москвы ломал голову, пытаясь вспомнить друзей и знакомых, которые носили такую фамилию и оканчивали непонятные курсы. Таня на кого-то намекала, а он додуматься никак не мог. Лишь когда подъезжали к Вишнякам, где находилась, как он знал, Центральная комсомольская школа, Бориса вдруг осенило. Кренкель! Так это ж знаменитый папанинец, радист станции «Северный полюс»! Как же он сразу не догадался? И Борис понял: Таня принята на курсы военных радистов. А их-то и посылают дальше фронта, в тыл, к партизанам или забрасывают с группой разведчиков. У него тревожно заныло сердце. Как же она будет там, где столько опасности и кругом враги?
4
Черный массивный «хорх» плавно затормозил и остановился у высокого подъезда старинного громадного особняка на Тирпитцуфер в центре Берлина, в котором располагались основные службы германской военной разведки и находилась резиденция начальника абвера.
Адъютант услужливо распахнул дверцу. Адмирал Канарис, выйдя из машины, не спеша поднялся по массивной лестнице. Охранники, застыв на месте, вытянулись в приветствии.
Канарис, ни на кого не глядя, направился в свой кабинет.
Многоэтажный дом по указаниям адмирала много раз перестраивался, переоборудовался, заново перепланировался, пробивались новые ходы, сооружались лестницы, лифты, он с годами превращался в своеобразный лабиринт с хитроумным переплетением коридоров, неожиданных тупиков, спусками, переходами, в которых порой запутывались свои же сотрудники. Впрочем, здесь не любили, когда люди одного отдела совали свой нос в другие, и «путешествия» по лабиринту не поощрялись.
Нередко случалось, что два старых офицера разведки, много лет проработавшие в абвере и всегда считавшие, что они трудятся в разных концах здания, случайно обнаруживали, что на самом-то деле их кабинеты расположены почти рядом, только имеют разные к ним подходы. Не случайно среди офицеров, да и не только их одних, главный штаб германской военной разведки называли «лисьей норой».
