– Я?! – воскликнул Раймунд, и глаза его засверкали так дико, что Козель отпрянула. – Я? – повторил он, содрогнувшись. – Умереть я могу, но изменить?..
– Так вот, ты должен быть на свободе, не вызывая ничьих подозрений. Иди.
Долго разговаривать было нельзя. Раймунд ушел: вернулся он только на следующий день к вечеру, привел нового слугу и объявил графине, что оставляет ее. Анна удачно разыграла из себя разгневанную, оскорбленную госпожу, ибо хозяин и хозяйка подслушивали под дверью.
Отъезд отложили до утра, и Заклика поплелся в город. Любовь к женщине, за которую он, не колеблясь, отдал бы жизнь, научила этого простодушного человека хитрости. И он явился в магистрат, якобы за советом и помощью, стал толковать, что хочет уволиться, что он польский шляхтич, и никто не имеет права его задерживать.
Прусский чиновник ничего не сказал, только рассмеялся в ответ: он-то знал, как польскую шляхту хватают на границе и заставляют служить в прусской армии. Заклику спасла худоба да бледность, не то угодил бы этот верзила и силач в полк гренадер. Его можно было, конечно, откормить, но это дорого стоило, а считать денежки здесь умели. Итак, Раймунда отпустили, и он отправился на базар купить себе лошадь. Напоследок он снова зашел к Козель; на этот раз удалось поговорить без помех: их не подслушивали, решив, что они поругались.
– Поезжай в Дрезден, – обратилась к нему Анна, – разгласи повсюду, где только можно, что больше не служишь у меня, и выжидай. Когда получишь от Лемана деньги, обрати их в золото и держи наготове. Следи все время и узнавай, где я и что со мной. Если я буду на свободе, приезжай ко мне, если в заточении – спаси. Если тебя заподозрят и схватят, разорви бумагу, что хранишь на своей груди, проглоти, но никому не отдавай. До тех пор, пока у тебя будет хоть искорка надежды на спасение, не уничтожай письмо, но в последнюю минуту, – прибавила она, нахмурив брови, – уничтожь! Пусть оно погибнет, как гибну я, но они не должны знать об этом, чтобы их по-прежнему преследовали угроза и страх, чтобы они боялись…
Не в силах продолжать, Анна протянула ему руку; коленопреклоненный Заклика припал к ней губами и долго целовал и плакал, не произнося ни слова. Наконец Козель отняла у него мокрую от слез руку и воскликнула в волнении:
– Есть еще на свете честные люди и преданные сердца…
Шатаясь, будто пьяный или безумный, Заклика вышел из дома, двери которого закрылись за ним навсегда.
Появившись на другой день у Козель, ван Тинен нашел ее веселой, спокойной, она, казалось, смирилась со своей участью. Он подумал, что графиня образумилась и решила вернуть королевское обещание, но вскоре убедился, что жестоко ошибается.
– Дорогой ван Тинен, – сказала ему Анна Козель, как только он вошел, – мне вас бесконечно жаль: вы заслужите немилость короля, нелюбовь моего уважаемого кузена Левендаля, а Флемминг не будет больше поить вас вином, и тысячи талеров вы не получите. И все из-за меня, упрямой, безрассудной, сумасшедшей женщины.
– Значит, все мои старания напрасны?
– Увы, дорогой ван Тинен, – промолвила Козель, снимая с руки перстень, – мне жаль вас, незадачливый посланец богов, и в знак моего расположения к вам примите на память вот этот перстень. Изумруд этот озарял своим сиянием счастливые дни моей жизни, а сейчас к чему он мне? Он перестал мне быть дорог, он, как рана, жжет руку, возьмите его, прошу вас.
Ван Тинен молча взял перстень. Он пытался еще уговаривать графиню, но Козель, как-то странно засмеявшись, сказала:
– Не старайтесь, дорогой ван Тинен, избавьте себя от напрасного труда, а меня от скуки. Я заранее знаю все, что вы скажете, но ваши слова не сломят моего упорства и пропадут даром. Довольно, пусть свершится то, что предначертано мне судьбой!
Перед отъездом незадачливый посланец еще раз посетил графиню, вид у него был довольно грустный, но он больше не уговаривал ее и ни на чем не настаивал, его приход удивил Козель.
– Мне жаль вас, – молвил он, – жаль от всего сердца, я не знаю, какая участь ждет вас…
– Во всяком случае, горькая, – перебила Козель, – но решения своего я все равно не изменю и королевского обещания не верну. Он мог не давать его – никто его не неволил, но чтобы король брал назад слово, данное женщине? Обманул ее! Нет, этого не может быть! Скорее всего, это дело рук Флемминга или презренного Левендаля, которые хотели без ведома короля выманить у меня бумагу и за большое вознаграждение положить к стопам Августа. Король на такое не способен!
Анна отвернулась и направилась к двери. Ван Тинен в тот же день уехал.
Странное чувство овладело им, когда он покидал город: в первый приезд он готов был хладнокровно и бесстрастно, как подобает дипломату, выполнить поручение, но постепенно сила воли и выдержка этой мужественной женщины потрясли его, пробудили в душе сострадание, раскаяние, он устыдился той роли, какую играл; он был подавлен и чувствовал себя униженным. Ван Тинен злился больше на тех, кто послал его с этим поручением, чем на несчастную женщину, с таким поразительным мужеством защищавшую свою честь.
По приезде в Дрезден у ван Тинена оказалось достаточно времени для отдыха. Двор был занят приготовлениями к очередному пышному торжеству, назначенному на следующий день в Морицбурге, и потому было не до него, а сам он тоже не торопился с отчетом. Понимая, что несчастную женщину ждут еще более тяжкие испытания, он радовался, что таким образом, хоть ненадолго, отложится решение ее дальнейшей участи.
Охотничий замок Морицбург был совсем недавно воздвигнут в лесах близ Дрездена у великолепного озера. В лесной глуши, окруженный стеной вековых деревьев, с башнями и башенками этот маленький замок представлял чудесное зрелище. На празднество собрались придворные Августа, многочисленные чужестранцы – чуть ли не из всех частей света, бывшие и настоящие возлюбленные короля: княгиня Тешен, графиня Кенигсмарк, Денгоф с сестрой – настоящий сераль.
Местом для развлечений служило нечто вроде вала, специально возведенного вокруг большого озера; там на скорую руку соорудили залы, отдельные кабинеты, соединенные между собой галереями и украшенные зелеными ветвями и венками. На озере предполагалось устроить водные гонки, регаты на венецианских гондолах и голландских лодках. А для охотников согнали из окрестных лесов диких зверей, которых они могли в свое удовольствие преследовать, травить собаками и убивать даже на озере.
Народу собралось столько, что комнат в замке, возведенных вокруг озера строений, палаток, разбитых на берегу, наскоро сколоченных дощатых домиков оказалось недостаточно, и многим пришлось устраиваться на ночлег в экипажах, а кое-кому под открытым небом в лесу. Наутро подвыпившие гости разыскивали по всему лесу в кустах парики, шпаги, башмаки.
