— Я догадывалась обо всем.
— Вот видите, де Муи, — оказывается, можно было догадаться.
— Сегодня утром господин де Муи и герцог Франсуа были в комнате двух дворян герцога.
— Вот видите, де Муи, все известно.
— Это правда, — ответил де Муи.
— Я был уверен, — сказал Генрих, — что герцог Алансонский завладеет вами.
— Это ваша вина, ваше величество. Почему вы так упорно отвергали все, что я вам предлагал?
— Вы отвергли?! — воскликнула Маргарита. — Так я и думала!
— И вы, мадам, — ответил Генрих, покачав головой, — и вы, мой храбрый де Муи, — ей-Богу, вы меня смешите вашими негодующими восклицаниями. Подумайте! Входит человек и предлагает трон, восстание, переворот — кому? Мне, Генриху, королю, которого терпят только потому, что он покорно склонил голову, гугеноту, которого пощадили только при условии, что он будет разыгрывать католика! И после этого мне согласиться на ваши предложения, сделанные у меня в комнате, не обитой войлоком и без двойной обшивки? Святая пятница! Вы или безумцы, или дети!
— Но, ваше величество, разве вы не могли подать мне какую-нибудь надежду, если не словами, то жестом, знаком?
— Де Муи, о чем с вами говорил мой зять? — спросил Генрих.
— Сир, эта тайна не моя.
— Ах, Боже мой! — произнес Генрих, досадуя на то, что приходится иметь дело с человеком, так плохо понимающим его слова. — Да я не спрашиваю вас, какие он вам делал предложения, я только спрашиваю, выслушал ли и понял ли он вас?
— Он выслушал и понял, сир.
— Выслушал и понял! Это ваши собственные слова, де Муи! Плохой вы заговорщик! Скажи я слово — и вы погибли. Я, разумеется, не знал наверное, но подозревал, что где-то рядом был он, а если не он, так герцог Анжуйский, Карл Девятый или королева-мать; вы, де Муи, не знаете стен Лувра — это о них сложилась поговорка: «У стен есть уши», а вы хотите, чтобы я, хорошо знающий эти стены, проболтался! Помилосердствуйте, де Муи, вы невысокого мнения об уме короля Наваррского! И я поражаюсь тому, что вы, так плохо думая о Генрихе Наваррском, явились предлагать ему корону.
— Но, ваше величество, — возразил де Муи, — когда вы отказывались от короны, вы же могли подать мне знак. Тогда бы я не пришел в полное отчаяние, не считал бы все потерянным!
— Эх, святая пятница! — воскликнул Генрих. — Если он подслушивал, то мог и подглядывать, а погубить себя можно не только словом, но и знаком! Послушайте, де Муи, — продолжал король, оглядываясь, — даже сейчас, сидя с вами рядом, сдвинув стулья, я все же опасаюсь, не слышат ли меня другие. Де Муи, повтори мне свои предложения.
— Ваше величество, — в отчаянии воскликнул де Муи, — теперь я уже связан с герцогом Алансонским!
Маргарита с досадой всплеснула прекрасными руками:
— Значит, слишком поздно?!
— Наоборот, — прошептал Генрих, — поймите, что в этом нам покровительствует сам Бог. Де Муи, продолжай свою связь с герцогом Франсуа, ибо он будет спасением для всех нас. Неужели ты воображаешь, что целость ваших голов обеспечит король Наваррский? Наоборот, из-за меня вас перебьют всех до одного и по малейшему подозрению. А принц Французский — совсем другое дело! Добудь улики его участия, потребуй от него гарантий; я вижу, ты простак: сам ты готов рисковать головой, а ему готов поверить на слово!
— О сир! Поверьте мне, в его объятия меня толкнули лишь отчаяние из-за вашего отказа и страх, что герцог владеет нашей тайной.
— Владей и ты своею, де Муи, это уже зависит от тебя. К чему он стремится? Стать королем Наварры? Обещай ему корону. Чего он хочет? Покинуть здешний двор? Предоставь ему возможность бежать отсюда. Работай для него так, как если б ты работал для меня, действуй этим щитом так, чтобы все удары, которые нам будут наносить, отражал он. Когда настанет время удирать отсюда, мы удерем оба; когда настанет время царствовать и драться, я буду царствовать один.
— Остерегайтесь герцога, — прибавила Маргарита, — он человек темный и проницательный, не знающий ни чувства ненависти, ни чувства дружбы, способный в любое время отнестись к друзьям, как к врагам, и к врагам, как к друзьям.
— Он ждет вас, де Муи? — спросил Генрих.
— Да, ваше величество.
— Где?
— В комнате его дворян.
— В котором часу?
— В полночь.
— Еще нет одиннадцати, — сказал Генрих, — но не надо терять времени. Идите, де Муи.
— Месье, вы дали нам честное слово, — заметила Маргарита.
— О, мадам! — сказал Генрих с тем доверием, которое он так хорошо умел оказывать определенным лицам в определенных обстоятельствах. — С де Муи о таких вещах не говорят.
— Вы правы, сир, — ответил молодой человек, — но мне необходимо ваше слово, так как я должен сказать нашим вождям, что вы мне его дали. Ведь вы же не католик, нет?
Генрих пожал плечами.
— Вы не отказываетесь от наваррского престола?
— Я не отказываюсь ни от какого престола, де Муи, но оставляю за собой право выбрать лучший, то есть такой, который больше подойдет и мне, и вам.
— А если за это время ваше величество арестуют, вы обещаете ничего не выдавать, даже в том случае, если не посчитаются с вашим королевским званием и подвергнут пытке?
— Клянусь Богом, де Муи!
— Еще одно слово, сир: как я буду встречаться с вами?
— С завтрашнего дня у вас будет ключ от моей комнаты; вы будете приходить туда всякий раз, когда найдете нужным, в любой час; а уж дело герцога Алансонского отвечать за ваши появления в Лувре. Теперь поднимитесь наверх по маленькой лесенке, я вас провожу; а в это время королева приведет сюда другой вишневый плащ, недавно заходивший в ее переднюю. Не надо, чтобы вас с ним стали различать и знали, что вас двое, — верно, де Муи? Верно, мадам?
Генрих со смехом произнес последние слова, поглядывая на Маргариту.
— Да, — ответила она невозмутимо, — тем более что граф Ла Моль состоит при моем брате герцоге.
— Так постарайтесь перетянуть его на нашу сторону, мадам, — самым серьезным тоном сказал Генрих. — Не жалейте ни золота, ни обещаний. Все мои сокровища к его услугам.
— Раз это ваше желание, — ответила Маргарита с улыбкой, свойственной лишь женщинам Боккаччо, — я приложу все свои силы, чтобы его исполнить.
— Отлично, мадам, отлично! А вы, де Муи, идите к герцогу, опутайте его.
Пока шел разговор между Генрихом, де Муи и Маргаритой, Ла Моль и Коконнас стояли на часах у двери, Ла Моль немного грустный, Коконнас — слегка встревоженный.
У Ла Моля было время поразмыслить, Коконнас ему помог.
