— Кто — он? — спросил майор с нескрываемым интересом.
— Никто,— овладев собой, ответил разносчик.— Но у вас иная судьба, майор Данвуди. Вы молоды и счастливы, есть люди, которые вам дороги, они недалеко отсюда. Тем, кого вы любите больше всего, угрожает опасность... У них в доме и за его стенами. Удвойте осторожность, усильте дозоры и молчите... Если я скажу больше, вы при вашем недоверии ко мне заподозрите ловушку. Охраняйте тех, кто вам всего дороже!
С этими словами он выстрелил в воздух и бросил ружье к ногам Данвуди. Когда дым рассеялся и Данвуди, едва придя в себя от удивления, посмотрел на скалу, там никого не было.
Конский топот и трубные звуки вывели молодого офицера из оцепенения, в которое повергла его эта странная сцена. Выстрел услышали дозорные и подняли тревогу. Данвуди поспешил вернуться в лагерь, где застал всех под ружьем, готовыми к выступлению; отряд ждал только своего командира. Офицер, распоряжавшийся приготовлениями к казни шпиона, приказал сорвать вывеску «Отель Фленеган», и столб был превращен в виселицу. Данвуди сказал, что выстрелил он сам из ружья, видимо, брошенного удиравшими скиннерами,— он уже знал о том, как капитан Лоутон расправился с ними, а о своей встрече с разносчиком решил промолчать.
Офицеры предложили майору совершить казнь над шпионом прежде, чем отряд тронется с места. Данвуди все еще казалось, что ему привиделся сон. Однако он пошел с группой офицеров вслед за Холлистером к темнице разносчика.
— Ну, сэр,— сказал майор часовому, караулившему у двери,— надеюсь, пленник в целости и сохранности?
— До сих пор дрыхнет,— ответил солдат,— да так храпит, что я чуть не прослушал тревогу.
— Отвори дверь, и выведи его.
Дверь тут же отворили, и, к величайшему удивлению честного сержанта, в каморке оказался немалый беспорядок; на кровати валялся сюртук разносчика, а большая часть гардероба Бетти была раскидана по полу. Сама она крепко спала в том самом наряде, в каком ее видели в последний раз, — недоставало только неизменной черной наколки, украшавшей ее голову днем, а ночью, как все думали, служившей ей чепчиком. Шум и восклицания разбудили маркитантку.
— Вам чего, завтракать захотелось?— протирая глаза, спросила она.— Вид у вас такой, будто вы готовы слопать меня живьем. Потерпите малость, соколики мои, и я такое жаркое вам подам, что пальчики оближете.
— Жаркое! — вскричал сержант, забыв о своих религиозных воззрениях и о присутствии офицеров.— Мы тебя зажарим, чертовка! Это ты помогла треклятому разносчику бежать?
— Ах, чтоб ты провалился заодно с этим окаянным разносчиком! Это я-то чертовка, мистер сержант? — завопила Бетти, которую нетрудно было вывести из себя.— Что еще за разносчики такие, кто бежал, куда бежал? А я тут при чем? Я могла бы стать женой торговца и ходила бы в шелку, кабы у меня хватило ума выйти за Соуни Мак-Твила, а не таскаться следом за бессовестными драгунами, у которых нет никакого уважения к одинокой вдове.
— Негодяй бросил мою Библию,— сказал сержант, поднимая с пола книгу.— Вместо того, чтоб ее читать да готовиться к смерти, как подобает христианину, он замышлял побег.
— А кому охота дожидаться, пока его повесят, как собаку! — вскричала Бетти, начиная понимать, что случилось.— Не всякому на роду написан такой конец, как вам, мистер Холлистер.
— Молчать! — приказал Данвуди.— В этом деле, джентльмены, надо как следует разобраться. Здесь нет другого выхода, кроме двери, и разносчик мог выйти лишь в том случае, если часовой помог ему бежать или уснул на посту. Позвать всю стражу!
Часовые были уже свободны, но любопытство удерживало их возле сарая; все они в один голос стали уверять, что никто из кладовой не выходил. Только первый часовой признался, что мимо него прошла Бетти, и в свое оправдание сослался на приказ не задерживать ее.
— Ты лжешь, разбойник ты эдакий, лжешь! — вскричала Бетти, прислушавшись к объяснениям.— Ты хочешь опозорить почтенную вдову. Как ты смеешь говорить, будто я шаталась в полночь по лагерю! Да я всю ночь проспала тут, как невинный Младенец!
— Смотрите, сэр,— почтительно обратился сержант к Данвуди,— в моей Библии что-то написано, а раньше там ничего не было, у меня ведь нет семьи, я не записывал семейных событий и не потерпел бы маранья в такой священной книге.
Один офицер прочитал вслух:
— «Заявляю, что ежели мне удастся освободиться, то лишь благодаря помощи господа, и я смиренно вверяю себя его покровительству. Мне пришлось взять кое-что из платья этой женщины, и в своем кармане она найдет вознаграждение. Написанное я удостоверяю своей; подписью. Гарен Бёрч».
— Как,— завопила Бетти,— этот вор обобрал одинокую вдову! Повесьте его... Поймайте и повесьте его, майор, коли есть правда и справедливость в нашей стране!
— Загляните-ка в свой карман,— сказал один молодой офицер, безмятежно забавлявшийся этой сценой.
— Фу ты черт! — воскликнула маркитантка, доставая из кармана гинею.— Что за сокровище этот разносчик! Пошли ему господь долгие годы и бойкой торговли! Спасибо, что взял мое тряпье, а если его когда-нибудь повесят, то я скажу, что на свободе гуляют преступники почище его.
Данвуди повернулся к выходу и увидел капитана Лоутона. Сложив руки на груди, тот в глубоком молчании наблюдал за происходившим. Сосредоточенный вид капитана, обычно порывистого и стремительного, поразил Данвуди. Взгляды их встретились, и, отойдя в сторону, оба несколько минут о чем-то тихо переговаривались. Потом Данвуди пошел в «отель» и отпустил часовых. Сержант Холлистер остался один на один с маркитанткой, а так как гинея с лихвой возмещала понесенный Бетти урон, настроение у нее было превосходное. Она уже давно с нежностью поглядывала на ветерана и про себя задумала покончить со своим щекотливым положением в отряде, сделав сержанта преемником своего покойного супруга. С некоторых пор сержанту, видимо, льстило оказываемое ему предпочтение, и Бетти, подумав, что ее запальчивость могла обидеть поклонника, решила непременно загладить свою вину. К тому же при всей ее грубости и неотесанности она обладала женским чутьем, которое подсказывало ей, что в минуты примирения женщина укрепляет свою власть над мужчиной. Итак, чтобы умилостивить сержанта, она налила стаканчик своей любимой смеси и поднесла ему со словами:
— Маленькая перебранка промеж друзей — сущий пустяк, сами знаете, сержант; я больше всего ругала Майкла Фленегана, когда крепче всего любила его.
— Майкл был хороший человек и храбрый вояка,— заметил сержант, осушив стакан.— Он пал, когда наш эскадрон прикрывал его полк с фланга; я в тот самый день проезжал мимо его тела. Бедняга! Он лежал на спине, и лицо у него было такое спокойное, точно он умер натуральной смертью, после того как целый год пил без просыпу.
