Что за ирония судьбы: ей пришлось несколько раз увидеть чужие икры, чтобы наконец избавиться от этого ужаса в ее сердце! Вместо того чтобы развязывать шнурки и снимать обувь, она все смотрела на икры Вильнева и в конце концов упала на колени и рассмеялась.
«Самое время», — подумала она, хихикая, как маленькая девочка. Это давно следовало бы сделать: вот так просто посмеяться над своим бывшим старым мужем, вместо того чтобы проклинать его, прежде всего сейчас, когда он действительно не имел никакой власти над ней.
Вильнев присел рядом с ней вместе в Нириной на руках.
— Все в порядке?
Паула с трудом перевела дыхание и улыбнулась ему. Затем она снова посмотрела на его икры.
— О, у меня все прекрасно. Я как раз победила страшное привидение. Оно, разумеется, еще вернется, но, думаю, у него никогда больше не будет такой власти надо мной, как раньше.
Она сняла ботинки и чулки и посмотрела на медленно заживающие стопы.
— Тогда я вам завидую.
— Я тоже могла бы показать вам свои икры… — Паула осеклась и ощутила, как краска залила ей лицо.
Вильнев выглядел удивленным. Он посмотрел на свои икры и улыбнулся.
— Это очень великодушное предложение, которое я с удовольствием приму.
Пауле стало очень жарко.
— Вы меня неправильно поняли.
— Вы пошли на попятный?
Она сразу вспомнила Ласло и стала серьезной. Он тоже критиковал ее за это.
— Вы скучаете по Ласло?
— Его икры были идеальны. — Голос Вильнева прозвучал разочарованно.
Наверное, он решил, что она просто захотела сменить тему.
— Это правда, все в Ласло было идеальным, я видела, как он купался в реке. Я не понимаю, как такой богатырь мог умереть от пары укусов паука.
Паула вспомнила, как он лежал в гробу из золотой паутины.
— Я даже очень по нему скучаю.
Вильнев откашлялся.
— Ласло был братом моей жены. Он снова и снова умолял меня больше внимания уделять моей жене Мари и моему сыну Золтану, но я его не слушал. Я презирал его, потому что он жил так распутно, он любил женщин, игры, веселье и выпивку. Слушать советы такого бездельника — это было ниже моего достоинства, но затем стало слишком поздно.
— А с какого момента вы изменили мнение?
Вильнев рисовал что-то на песке. Паула с интересом наблюдала за ним, и у нее появилась мысль, что это романтическая ситуация. Если не брать во внимание Нирину, они сидели рядом на песке, на берегу. Что он рисовал — лицо, сердце, букву?
Термометр. Как романтично.
— Какая красивая картина, — сказала наконец Паула, потому что молчание было невыносимым для нее. — Почему вы это нарисовали?
Вильнев язвительно улыбнулся.
— Потому что это интересовало меня больше, чем моя жена.
— Вы были влюблены в термометр?
Вильнев злобно рассмеялся.
— На самом деле можно и так сказать. В Париже я познакомился с врачом Карлом Ренгольдом Августом Вундерлихом, и я был в восторге от него и от его работы. Я поехал за ним в Германию и трудился вместе с ним над клиническими исследованиями на тему лихорадки. Моя жена, венгерка из Зибенбюргера, не хотела переезжать со мной в Лейпциг, хотя она говорила на немецком лучше, чем на французском. Она привыкла к Парижу и не желала начинать все сначала. В конце концов, она уже переехала ради меня из Венгрии в Париж. Так я, недолго думая, оставил мою нежную Мари в Париже, что с моей стороны было не только безответственно, но и в высшей степени эгоистично. Но мысль о том, что я буду работать с гением, нравилась мне больше, чем что бы то ни было. Наша работа была важна для мира, для истории медицины! Я навещал свою жену и своего сына все реже, а когда мы виделись, мы только ссорились. Тот факт, что Мари сильно похудела, я, дипломированный врач, списывал на то, что она плохо питается, чтобы таким образом наказать меня за постоянное отсутствие. При этом я должен был понять, что она, помимо своего горя, болела чахоткой. Я был ей нужен больше, чем профессору Вундерлиху. Но я был слеп.
Он стер термометр и погладил Нирину.
— Однако рано или поздно вы заметили, что она больна?
Паула вспомнила, как он спрашивал, хорошо ли она питается.
— Да, но было уже слишком поздно. Она была не только больна, но и так ужасно одинока, что отвернулась от меня и обратилась к шарлатану. Ласло предупреждал меня, потому что каждый раз, когда у него были долги, он приходил к Мари, чтобы занять у нее денег. И однажды он взял ее с собой на сеанс, где она познакомилась с этим шарлатаном. И из-за своего одиночества она окончательно попала в цепи месмеризма.
— Месмер — это тот доктор, который лечил болезни прикосновением рук, таким образом запуская магнетические потоки в организме?
— Именно. Сам Месмер был мертв, но, к сожалению, в Париже один из его учеников, Арман Мари-Жак де Шастне де Пюисегюр, основал своего рода институт, и Мари стала жертвой ученика Пюисегюра. Я, наверное, мог бы спасти ее с помощью лечения постельным режимом в Давосе, но она полностью попала в плен к этому мерзкому шарлатану. И я должен был наблюдать, как они с Золтаном тают на глазах.
Он прилег на песок. По его животу было видно, как быстро он дышит, и Паула хотела положить руку ему на живот, чтобы успокоить его. Она выпрямила руку, опустила ее на его рубашку, лихорадочно думая о том, что ей сказать. Но все, что приходило ей в голову, звучало в ее ушах пошло и банально. Жест лучше всяких слов. Все ее тело дрожало, но затем она сделала это, она положила руку на его живот, который сразу же стал твердым, словно защищаясь.
— Но это не ваша вина, что Мари умерла.
Она постаралась, чтобы ее слова звучали убедительно.
— Нет, конечно же, это не моя вина. — Он передразнил ее, в гневе выпрямился, схватил ее руку, отбросил прочь. — Может быть, она в любом случае умерла бы.
Сердце Паулы начало учащенно биться: неправильно, неправильно, неправильно. Ей не следовало этого делать.
— Мне не нужны эти дешевые утешения. Ни от кого! — вскипел он. — Моя жена посвятила свою жизнь тому, чтобы быть со мной, — она ушла из дому, чтобы выйти за меня замуж. Ее родители больше не разговаривали с ней, только Ласло. И то, что я сделал, было просто безответственно.
Его голос снова звучал так же жестко, как и в начале их пути, и, хотя Паула чувствовала себя полной дурой, она понимала, почему он так реагировал: он сожалел о том, что все ей рассказал. Он встал и поднял Нирину.
— Если хотите, я возьму его искупаться. Я должен побыть какое-то время один и отдохнуть от болтовни.
— Может, ваша жена погибла из-за вашей нечеловеческой грубости, а не от чахотки. А от этого нет никаких лекарств. Нигде!
