Ольга Елисеева - Последний часовой

Генерал налил себе стакан виски. Подошел к окну. Полюбовался на фонарь – благо цивилизации. Жена с дочками давно вернулись из театра и, не беспокоя его, улеглись спать. Улица была пустынна. Ни стука каретных колес. Ни запоздалых пешеходов. Вдруг Александру Христофоровичу сделалось жутко от этой необычной пустоты. Он задрал голову и посмотрел вверх на мглистое, пронизанное иглами холодного дождя небо. Ясно, что значит: ушел и умер. Но что значит: умер и ушел?

Что произошло в тот страшный миг, когда голова Минкиной отделилась от тела? Что произошло до него? Говорили, железный граф неведомо как узнал: Настасья неверна ему. И все эти годы, все бесчисленные письма с долгими обстоятельными рассказами: дела, слава Богу, идут тихо, мирно, благополучно, в имениях порядок, полевые работы закончены – она лгала. Своему господину и благодетелю! Гадюка.

Вот от чего можно было сойти с ума. Не от ее смерти.

Говорили, бешенство Змея было так велико, что он приказал разрушить памятник любовнице в Грузинском парке. Но ведь прежде он этот памятник поставил. Уже зная, кем была Минкина.

Страх пробирал по спине, когда вдумывались в смысл произошедшего. Деятельный, ворчливый старик, лучший администратор империи, лукавый прозорливец, опора двух государей, яко помешанный, рыдал, не принимал почты, бился грудью о камни пола в соборе, норовил прыгнуть в отверстую могилу за возлюбленной. Уже зная все.

И рождалась страшная догадка. Не он ли сам… А потом обвинил других. Да не облыжно. Трудно ли подбить выпоротую девку на месть? Трудно ли сыскать душегубцев в доведенной до отчаяния дворне?

Другой вопрос, зачем? Именно тогда, когда августейший благодетель рассчитывал на железного графа более всего? Когда судьба империи висела на волоске?

И тут же в памяти всплывало иное, страшное время. Гибель Павла. Тогда Аракчеева тоже не было рядом с покровителем. Государь вдруг рассердился на него, выслал. Узнав о заговоре, верный пес будто бы поспешил в столицу, но был задержан на въезде. Так он сам говорил: «Окажись я рядом, и ваш отец остался бы жив». Не этим ли приворожил несчастного Ангела, у которого из крыльев густо сыпались перья?

А на деле? Что было на деле, знали немногие. И те молчали. Догадывалась августейшая вдова. Аракчеев некогда оттеснял ее от мужа. Оттеснял и от старшего сына. Точно в ней одной, в ее семье, детях крылась угроза молодому царю. Сила Андреевич сумел убедить Александра: мать, братья, сестры – соперники. Их можно любить, заботиться, но доверять – никогда. Ангел и сам знал это, тем охотнее принимал уверения от преданного служаки.

Но старуха-царица знала: предаст. И в этом убеждении воспитала среднего сына. Алексей Андреевич всегда чувствовал: Никс горло перервет. Рано или поздно. Потому не доверял. Побаивался щенка.

Стоил ли сопляк пороху? Семи лет, выучив ружейные приемы, встал у двери в царский кабинет: «Мимо меня никто не пройдет, даже Аракчеев. А ему везде можно!» Брат смеялся, трепал Николя за ухо. Не видел в шутке обидного. Но игра игрой. А слово словом. Ведь не Строганова помянул, не Новосильцева, не Кочубея. Нашел себе врага по плечу. Смотрел волком, скалил молочные зубы.

Теперь – клыки.

Потому Алексей Андреевич не торопился из Грузина в столицу, когда настало междуцарствие. Пусть сами разбираются. Ни один из претендентов не хорош. Оба его не терпят. С варшавским сидельцем еще можно лыко связать, у него нет опоры в России. А этот? Тоже с поддержкой негусто. Но такая лютая ненависть, аж холодом обдает. Ничего не простил.

Аракчеев знал, что так будет. И никогда не возражая Александру в его желании передать престол третьему, минуя второго, все же показывал: де Николай и дерзок, и неотесан, и нелюбим. Ему бы повременить, набраться опыта. Не пронимало. Ангел, если что вбил себе в голову, то уж навечно. Зная о негодной репутации Никса, затевал разговоры с теми, кто влиял на мнение света. Толстая баронесса Эделинг – корова с умом змеи – умела вползти в душу.

– Что думают о Николае?

– Он обещает блестящие качества. Но он не ваш сын. А престолу нужен…

– Вот еще! Откуда вы знаете, каким был бы мой сын? Может, негодным человеком. А в Николае мы уверены.

Ей пришлось замолчать. Силе Андреевичу благодетель пересказывал разговор с негодованием.

– Эта ушлая фрейлина моей жены, кажется, решила вернуть меня на супружеское ложе!

Аракчеев запомнил. И никогда впрямую не возражал против Никса. Зачем? Есть иной способ.

– Дела его высочества Николая в Инженерном корпусе идут превосходно. Он экономит каждую копейку, ничего не взял из казны. Употребляет свои деньги на покупку библиотеки, оружия для курсантов. Его обожают.

Государь не переспрашивал, только кивал.

– Назначение великого князя инспектором по инженерной части воспринято в армии с радостью. Это случай для него лучше познакомиться с войсками. А войскам с ним.

Сила Андреевич одним ему приметным образом чувствовал: Ангел напрягается, у него белеют кончики пальцев, даже глухота как бы исчезает на мгновение.

– Женитьба Николая Павловича на дочери прусского короля – лучший намек понимающим. Вот их будущий государь. Пусть привыкают.

Знать слабость начальника – самому командовать. Никса спрятали в казарму. Кто бы мог подумать, что он вырвется!

Бенкендорфа удивил визит добрейшего князя Голицына, друга развратной юности Ангела. Лысоватый и даже чуть глуховатый, как сам император, Александр Николаевич щурил на генерала внимательные глаза и вертел в руках книжку в красном переплете.

– Читаете по-английски?

– Весьма дурно.

– Я так и думал. Вот новый французский перевод Шекспира. Грубовато, на мой взгляд. Но нынешней публике нравится.

Бенкендорф заметил, что из корешка торчит закладка.

– Вам это будет полезно в ваших разысканиях.

Томик лег на стол, и князь ретировался с любезной улыбкой, точно его и не было. Забавно! Генерал не без опаски взял книгу в руки. Закладка отмечала сентиментальную пьесу «Ромео и Джульетта». Страницу, где влюбленная мадемуазель Капулетти приняла из рук таинственного отшельника снадобье, способное погрузить ее в сон, подобный смерти. К несчастью, девушка очнулась в гробнице, когда ее возлюбленный уже испустил дух…

Шурка смотрел трагедию дважды и каждый раз возмущался безответственностью персонажей. Если поверить намекам Голицына, станет ясен смысл пузырька, виденного Петроханом в руках у императора незадолго до смерти. Но из головы у Бенкендорфа не шло предупреждение безумного хозяина Дубровиц: «Они любят обманывать».