Хозяин замка застыл в недоумении, иль будто бы под гипнозом, каким-то заклинаньем – он никак не мог решить, как относится к тому, что в доме его приказывает неизвестный: возмутиться ли, или все же предложить гостям поужинать. Но так ничего не решил – оставил Гриффита с его людьми и тихо удалился в свои покои.
А графиня тем временем самым заботливым образом устроила Карен в уютную, мягкую постель и принесла ей молока и сыра. Но Карен не могла ни пить, ни есть – комок подкатил к ее горлу и слезы наполнили глаза.
– Бедная вы, бедная. Ну, ничего, вот выспитесь хорошенько, отдохнете, а там, глядишь, закончится эта ужасная вьюга, наступит утро – всяко будет повеселее, – успокаивала девушку графиня, – Сейчас я вас быстро отогрею, дорогая… – и ловко и нежно, и необыкновенно уютно подтыкала с обеих сторон одеяло.
Карен же внимала каждому слову этих сочувственных и в то же время ободряющих речей: она уже и забыла, когда слышала такие – быть может, в утробе? – да, да, ведь только тогда; смотрела в приветливые, наполненные добрым озорством глаза графини, ощущала тепло ее рук, тепло ее голоса… искренность ее, открытость – и будто бы наблюдала свое отраженье, узнавала довольную, радостную себя. В этих взглядах, прикосновеньях, мотиве – так и не рожденную себя – любимую, счастливую, живую.
Карен хотела кричать. Кричать о том, что утра не будет, о том, что никому уже не знать ни веселья, ни хорошей погоды, но вместо этого громко разрыдалась.
Тогда графиня обняла девушку и, укачивая, все так же нежно, с материнской заботой, тихо запела, и Карен не заметила даже, как заснула.
* * *
Проснулась Карен в середине ночи от того, что где-то совсем рядом громко верещал младенец. Карен поднялась на кровати и взглянула в окно: вьюга прекратилась, и с черного неба тускло и неприветливо светила подернутая сизой мутью огромная, полная луна. Карен хотела обуться, но, не обнаружив своих сапог, босиком поспешила на раздирающие душу вопли. Комната, из которой доносился крик, находилась совсем рядом, и когда Карен вбежала в нее, из груди ее вырвался стон, а глаза расширились от ужаса. На полу с перерезанным горлом лежала графиня, а рядом в люльке надрывался ребенок, и Карен уже протянула к нему руки, но в ту же секунду эхом разнесшиеся по замку, еще более пронзительные и леденящие душу крики заставили девушку замереть на месте. Она чувствовала, как даже самые маленькие волоски зашевелились на ее коже, как тонкой ледяной струйкой пот побежал по остову. Какое-то время она стояла без движенья, а затем вдруг с новою силой охваченная трепетом и неким странным еще, неудержимым, извращенным каким-то любопытством, решив, что обязательно вернется за малюткой, побежала по коридору к лестнице, по ней, с трудом удержав равновесие, чуть было не поскользнувшись в кровавой луже, вниз, через залу, к выходу, – туда, где творилось нечто, как она и предполагала, чудовищное… невообразимое. И тут и там – повсюду девушка замечала распростертые, время от времени подающие еще признаки жизни, будто бы зверьми растерзанные, изуродованные тела охранников и слуг. Особенно много их было во дворе: месиво из мяса, костей и внутренностей, кровавая, склизкая хлябь. И когда, почти уже лишившись рассудка, бледная, бедная Карен остановилась перед входом в конюшню, силы покинули ее, и она без чувств рухнула на землю.
Поздно, поздно в ночи, в тревоге и сомнениях постоянные обитатели замка все же заснули, и в это время ловкому Гриффиту и его помощникам не составило большого труда открыть ворота и впустить Кестера с вооруженным до зубов войском. Верхом они быстро расправились с охраной, а затем учинили жестокую бойню в покоях.
К тому времени, когда Карен, ступая босыми, по щиколотку в крови, ногами, зашла в конюшню, Кестер повесил графа и собственноручно пытал здоровенного детину, который с отрубленной по самое плечо рукой и вытаращенными, казалось, вываливающимися из орбит, глазами, орал истошно, катался по земле. Кестер ходил вокруг него, примеряясь к следующей конечности. Воображая убийство конюха, барон думал, что обязательно напомнит ему о себе – поговорит с ним немного по душам, однако слова как будто застряли у него в горле, не было и мыслей в голове, только охватившее тело возбуждение, нарастающее с такой же силой, с какой брызгала кровь из артерий мученика.
После того, как Кестер отрубил конюху одну и сразу же другую ногу, тот к его великому сожалению, издох.
– Теперь всего – на мелкие куски и скормить свиньям! – приказал барон своему воину и, наблюдая за процессом членения ненавистного туловища, отошел и оперся плечом о стену. Он все же немного устал, за одну ночь перерезав столько народу! Но, глядя на то, как кромсают тело, вновь чувствовал накатывающуюся волну удовольствия, и в какой-то момент, когда, жадно захрюкав, отталкивая друг дружку грязными пятаками, свиньи набросились на деликатесный продукт, Кестер застонал, сильно сжав руку стоявшего рядом Гриффита.
– Ты ранен? – шепотом спросил тот.
Но Кестер лишь отрицательно мотнул головой. С трудом держась на ногах, он чувствовал, как сильными, мощными толчками из него извергается горячее семя.
* * *
– Зачем, зачем ты не оставил меня там? – отчаянно вопрошала Кестера сестра. Она смотрела на замок, стремительно пожираемый пламенем, и представляла себе младенца, задыхающегося в тяжелом дыму. Она хотела бы заплакать, но слезы иссякли и больше не капали из глаз, а сердце так медленно билось, что почти застыло в груди. От пережитого ужаса Карен превратилась в истукана, в мумию, холодный пустой сосуд и предпочла бы лежать в гробу, нежели продолжать изображать из себя живого человека.
– Ты все-таки моя сестра. Но если хочешь – ступай. Бросайся в пекло. Я не стану мешать тебе, – ответил Кестер с жестокой усмешкой. Он развернул лошадь и знаком приказал людям отправляться в дорогу.
– Если задумала умереть, можешь сделать это в любой момент. Но давай сначала доберемся до дому. Он просто создан для этого. В нашем замке высокие башни и глубокие колодцы, – от всей души, громко и злорадно рассмеялся Гриффит.
И воины двинулись в обратный путь, а вместе с ними и Карен, несчастная, слабая невольница Кестера.
Проезжая мимо того места, где его до полусмерти искусали осы, и вспомнив о бесчеловечном поступке фермера, Кестер решил навестить и последнего, но воплотить в жизнь еще одну справедливую казнь барону не удалось. На месте процветающего некогда хозяйства, где жил и выращивал своих овец фермер, возвышался теперь один лишь обгорелый остов. Как и предполагал хозяин, отбиваясь на дороге от жалкого попрошайки, напасть, поразившая скот, стала началом гибели всей его семьи.
